К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

«Как смоковницы листва, / До корней затрепетала / С подмосковными Москва» («Зашумела, задрожала…» («Стихи о русской поэзии, 2»), 1932) – обыгрывание многозначности слова корень. К контекстуально обусловленному значению ‘корни деревьев’ добавляется идиоматическое: по аналогии с фразеологизмом покраснеть до корней волос (от стыда, негодования), где до корней волос – показатель интенсивности.

«Не уставая рвать повествованья нить» («Ариост» («Во всей Италии…»), 1933) – здесь буквализуется слово нить из коллокации нить повествования, ее оказывается возможным порвать.

«Силой любви затверженные глыбы» («Речка, распухшая от слез соленых…», «<Из Петрарки>», 1933–1934) – в переложении сонета Петрарки пейзаж описывается глазами влюбленного, очень детально знающего эти места благодаря прогулкам с возлюбленной. Такой контекст подтверждает языковую ассоциацию со словом затверженные – коллокацию затвердить наизусть. Одновременно в соседстве со словом глыбы актуализуется буквальная семантика корня -тверд-, так что глыбы оказываются не только выученными наизусть, но и затвердевшими под влиянием силы любви.

«…Силки и сети ставит» («Как соловей, сиротствующий, славит…», «<Из Петрарки>», 1933) – И. М. Семенко остроумно заметила парадоксальность этого высказывания: не человек ставит силки и сети для птицы, а птица для человека [Семенко 1997: 70]. Добавим, что семантика усложняется еще больше, если в словах сети ставит проявляется смысл идиомы попасть в чьи-либо сети.

«И на душе зверей покой лебяжий» («Когда уснет земля и жар отпышет…», «<Из Петрарки>», 1933–1934) – в строке обыгрывается коллокация душевный покой. Лебяжьим покой называется, видимо, по ассоциации с лебяжьим пухом и в целом с комплексом образов, связанных со словами лебедь, лебяжий. В таком случае эта метафорическая конструкция буквализуется и даже рекурсивно обращается сама на себя, поскольку в тексте лебяжий покой нисходит на зверей.

Следующая строка: «Ходит по кругу ночь с горящей пряжей» – выражение ходит по кругу можно воспринимать двояко: в прямом и фразеологическом (‘повторять свои действия, не выходить из замкнутого круга’) смыслах.

«Когда, уничтожив набросок, / Ты держишь прилежно в уме / Период без тягостных сносок, / Единый во внутренней тьме, / И он лишь на собственной тяге, / Зажмурившись, держится сам…» («Восьмистишия, 3», 1933–1934) – обыгрывается идиома держать в уме: сначала она употреблена в основном значении, но потом составляющие ее слова буквализуются. Период начинает держаться сам по себе, без участия ума (становясь отдельным субъектом).

«Меня не касается трепет / Его иудейских забот» («Скажи мне, чертежник пустыни…», «Восьмистишия, 6», 1933–1934) – на выражение это меня не касается в сочетании со словом трепет накладывается реальный аспект – чертежник пустыни буквально не (при)касается к говорящему.

«Касаемся крючьями малых, / Как легкая смерть, величин» («В игольчатых чумных бокалах…», «Восьмистишия, 10», 1933–1935) – математическое понятие малые величины преобразовано в физический объект – в вещи (бирюльки), которых можно в действительности коснуться.

В том же стихотворении: «И там, где сцепились бирюльки, / Ребенок молчанье хранит» – эти строки придают идиоме хранить молчание пространственное измерение и тем самым позволяют разложить ее на элементы: ‘ребенок хранит свое молчание там, где сцепились бирюльки’.

«Прямизна нашей речи не только пугач для детей» («Голубые глаза и горячая лобная кость…», 1934) – прямизна речи, вероятно основанная на таких выражениях, как прямо сказать / я скажу тебе прямо, вступает в смысловое взаимодействие с пугачом (игрушечным пистолетом): прямизна осмысляется как физический параметр объекта и соотносится со стволом пистолета.

«Дышали шуб меха. Плечо к плечу теснилось» («10 января 1934») – поскольку в стихотворении описываются похороны, немного модифицированную идиому плечом к плечу можно воспринять двояко: и как показатель сплоченности людей (идиоматический смысл), и как буквальное обозначение тесноты. О первой части строки см. ниже.