К суду истории. О Сталине и сталинизме

Для советской деревни первая пятилетка завершилась не только массовой коллективизацией, но и страшным голодом, унесшим миллионы жизней. Все более острая нехватка продовольствия начала ощущаться в сельской местности уже в 1930 – 1931 гг., так как валовая продукция сельского хозяйства уменьшилась, а государственные заготовки возрастали. Поздней осенью 1932 г. обширные районы страны охватил жестокий голод. Особенно свирепствовал голод на Южной Украине, в Среднем Поволжье, на Северном Кавказе и в Казахстане. По своим масштабам это бедствие значительно превосходило голод 1921 г., который также охватил не только Поволжье. Однако в 1921 г. о голоде писали все газеты, был организован сбор средств по всей стране, налажена международная помощь голодающим, созданы специальные организации для помощи голодающим губерниям. Ничего этого не было в 1932 – 1933 гг.: на все сообщения о голоде был наложен запрет; ни в Советском Союзе, ни за границей не проводилось никаких кампаний помощи голодающим. Напротив, сам факт массового голода официально отрицался. Сотни тысяч и даже миллионы голодающих бежали в города и в более благополучные области, но мало кому удавалось добраться до цели, так как на дорогах и станциях выставлялись воинские заставы, не выпускавшие крестьян из охваченных голодом районов. Но и те, кто добирался до города, не могли получить здесь помощь: без продовольственных карточек им не продавали хлеб в магазинах. В Киеве, да и во многих других южных городах, раннее утро начиналось с уборки трупов крестьян, их складывали на телеги и увозили за город хоронить в больших безымянных могилах. Ничего не говорилось о голоде в деревне на Первом Всесоюзном съезде колхоз ни ков-удар ни ков, который был созван в Москве в феврале 1933 г., то есть в самый разгар этого страшного бедствия. Именно на этом съезде Сталин выдвинул лозунг: «Сделать всех колхозников зажиточными».

Даже на заседаниях Политбюро Сталин отказывался обсуждать вопрос о голоде. Так, например, когда один из секретарей ЦК КП(б) Украины Р. Терехов докладывал Сталину о тяжелом положении, сложившемся в селах Харьковской области в связи с недородом, и просил выделить для области хлеб, то реакция Сталина на сообщение о трудностях в деревне была весьма странной. Резко оборвав докладчика, Сталин сказал: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор. Оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КПУ и пойти в Союз писателей: будете сказки писать, а дураки будут читать…» [250]

Нелишне отметить, впрочем, что в советской литературе 30-х гг. нельзя было прочесть никаких «сказок» о голоде 1932 – 1933 гг. Всякое упоминание о нем было запрещено в нашей печати вплоть до 1956 г., а в 30-е гг. за слова «голод на юге» многих людей арестовывали как за «контрреволюционную агитацию». Только после XXII съезда партии некоторые писатели стали затрагивать в своих произведениях эту ранее запретную тему. «Вслед за кулаком, – писал о страшной зиме 1932/33 г. Михаил Алексеев, – из села, только уже добровольно, двинулся середняк. По чьему-то распоряжению был вывезен весь хлеб и весь фураж. Начался массовый падеж лошадей, а в тридцать третьем – страшный голод: люди умирали семьями, рушились дома, редели улицы, все больше и больше окон слепло – уезжали в город, наглухо забивали их досками и горбылями… Чернее горна стало лицо Акимушки. Белым накалом светились на нем глаза, в которые так часто заглядывали односельчане и как бы спрашивали: “Что же это? Как же это, Акимушка? Ведь мы за тобой пошли? Ведь ты человек партейный!” Он отвечал, как мог. Говорил, что там, наверху, разберутся. Сталин пришлет в Выселки своего человека, тот посмотрит, накажет виновных – и все будет хорошо. Никто в Выселки не приехал, а вот такие, как Акимушка, к счастью, не пали духом, не опустили рук своих, и артель медленно вновь стала подниматься в гору» [251] .

«В Петраковской, – писал В. Ф. Тендряков, – падал скот от бескормицы, люди ели хлеб из крапивы, колобашки из круглины, пареную кашу из дягиля. И не в одной Петраковской. По стране шел голодный год – тысяча девятьсот тридцать третий. В районном городе Вохрове, на пристанционном скверике умирали высланные из Украины, раскулаченные куркули. Видеть там по утрам мертвых вошло в привычку, приезжала телега, больничный конюх Абрам наваливал трупы. Умирали не все, многие бродили по пыльным неказистым улочкам, волоча слоновьи от водянки, бескровные голубые ноги, собачьи просящими глазами ощупывали каждого прохожего. В Вохрове не подавали. Сами жители, чтобы получить хлеб по карточкам, становились в очередь к магазину с вечера. Тридцать третий год…» [252]