К суду истории. О Сталине и сталинизме

Крыленко пытался доказать, что и без документов суд может вынести приговор, опираясь на «чистосердечные показания и признания» обвиняемых. Но почему подсудимые, зная об отсутствии улик, были столь чистосердечны и откровенны? Ведь сам Крыленко в той же речи заявил: «На слово верить гражданину Рамзину и всем остальным, несмотря на их заявления о чистосердечном раскаянии, я не могу и не верю». Трудно было в данном случае обвинению свести концы с концами.

В обвинительном заключении говорилось, что Промпартия планировала назначить на пост министра промышленности и торговли в будущем русском правительстве П. П. Рябушинского, бывшего крупного русского капиталиста, и что с ним об этом в октябре 1928 г. вели переговоры Рамзин и Ларичев. Но после публикации обвинительного заключения многие иностранные газеты сообщили, что П. П. Рябушинский умер еще до 1928 г. и что за границей живут лишь его сыновья. Пришлось на ходу неуклюже перестраиваться. Рамзин, который уже показал, что встречался в Париже с Рябушинским, должен был дать новые пояснения.

«В имени Рябушинского, с которым я беседовал, – заявил Рамзин , – у меня полной уверенности не имеется: Петр или Владимир? Я могу его наружность описать, если это представляет интерес.

Крыленко. Важно установить, что это, по-видимому, был Владимир.

Рамзин. Это наиболее вероятно».

Спутать отца с сыном – это было уже слишком.

Неувязка произошла и с известным историком Е. В. Тарле. Он был арестован, и члены Промпартии говорили, что Тарле планировался как будущий министр иностранных дел. Но вскоре Тарле оказался нужен Сталину. Он был без большого шума освобожден и восстановлен в академии. Из его биографии эпизод с Промпартией был исключен.

Множество противоречий и неувязок было в показаниях о составе ЦК Промпартии, количестве денег, полученных из-за границы, о разного рода конкретных актах «вредительства». Иногда председателю «суда» приходилось прямо-таки подсказывать подсудимым – в чем именно заключалась их вредительская деятельность. Любопытен в этом отношении диалог Вышинского и Федотова:

«Вышинский. Была ли директива строить новые фабрики при недостаточном использовании существующих?

Федотов. Нет, такой директивы не было.

Вышинский. Не было?

Федотов. Позвольте, была директива, чтобы строить новые фабрики, несмотря на то, что существуют фабрики.

Вышинский. Нет, тут ничего вредительского нет. Строить фабрики нужно».

И далее Вышинский наводит Федотова на мысль, что директива заключалась в том, чтобы строить фабрики при неполной загрузке существующих производственных мощностей. И Федотов соглашается, что «если бы не вредительство, то можно было бы построить меньшее количество фабрик, правда, не много меньше, может быть, на одну-две, но все-таки этим путем сохранить некоторое количество валюты».

Вредительством была объявлена плохая связь научно-исследовательских институтов с производством, о чем наша печать пишет порой и сегодня. Даже осушение болот в приграничных районах объявлялось вредительством с целью облегчения интервенции.

Множество нелепостей было и на процессе Союзного бюро. Самый уязвимый пункт обвинительного заключения по новому делу – связь Союзного бюро и Промпартии. О ней говорилось подробно и в обвинительном заключении, и в показаниях подсудимых. Рамзин был на новом процессе важным свидетелем, и он много говорил о связях Промпартии, ТКП и Союзного бюро. Но ведь на недавнем еще процессе Промпартии не было никаких упоминаний о Союзном бюро и его деятелях. А между тем к моменту процесса Промпартии основные деятели Союзного бюро, представшие перед судом в начале 1931 г., были уже арестованы. Чтобы как-то объяснить это недоразумение, было объявлено, что у членов Союзного бюро удалось добиться «чистосердечных признаний» только к декабрю 1930 г., а члены Промпартии не были на своем процессе достаточно искренни. Между тем совершенно очевидно, что сама мысль об организации процесса Союзного бюро пришла Сталину и его помощникам уже после «успеха» процесса Промпартии. Соответственно стали готовиться и нужные для нового процесса легенды. В спешке было допущено немало неувязок. В обвинительном заключении, например, говорилось, что вопрос о соглашении между Союзным бюро и Промпартией обсуждался на третьем пленуме Бюро в апреле 1930 г. Между тем к апрелю 1930 г., по данным предыдущего процесса, Промпартия была уже разгромлена. Поэтому, выступая на суде, Шер внес поправку: оказывается, вопрос о связи с Промпартией обсуждался еще на втором пленуме Союзного бюро в 1929 г. В обвинительном заключении цитируются показания Суханова о его трех встречах с Рамзиным и получении из рук в руки 30 тыс. рублей. Но на суде неожиданно выяснилось, что Рамзин ничего не знает про Суханова, а Суханов никогда не встречался с Рамзиным. Показания были сразу же изменены: деньги для Бюро получал Громан, а вручал их Ларичев.