К величайшим вершинам. Как я столкнулась с опасностью на К2, обрела смирение и поднялась на гору истины

Вершина – всего лишь половина пути. Это хорошо вдолбили мне в голову вместе с предостережениями о том, что большинство смертей случается на спуске. Я мысленно готовилась, подсчитывая, сколько кислорода понадобится на беспроблемный спуск, однако я оказалась совершенно не готова к тому, что внизу под нами образовалась громадная очередь. У меня упало сердце. Я наслушалась страшилок об обморожениях и отеках, которые развиваются из-за того, что люди стоят неподвижно в течение часа или более, ожидая, пока кто-то пропустит их, вынужденные задержаться в Зоне смерти дольше, чем может выдержать тело человека. Нет, я не допущу, чтобы такое случилось со мной и Финджо Дорджи. Это ведь сын Ками. Я ощутила желание защитить его, какое-то удивительно материнское чувство, будто во мне проснулся инстинкт мамы-медведицы, о наличии которого у себя я и не подозревала.

Дело не в том, что мы с Джонатаном решили не заводить детей. Это решение я приняла для себя задолго до знакомства с мужем. Когда я пошла в старшие классы школы, хотя я еще не встречалась с парнями, мать стала одержима мыслью, что я могу забеременеть и «разрушить свою жизнь». Сначала она твердила только о противозачаточных пилюлях, но потом стала настаивать на стерилизации. Они с отцом были очень молоды, когда родилась я: ребенок у юной пары, плохо подготовленной ко всем трудностям семейной жизни. Мать твердила мне, что подобное развитие событий может стать худшим сценарием моей жизни, и не унималась, пока реальное страшное событие – смерть моего брата – не отвлекло ее.

Взрослея, я наблюдала, как моя бабушка оплакивает сына, которого она потеряла во время Второй мировой войны. Он служил в Первом батальоне Девятого корпуса морской пехоты, прозванного «Ходячими мертвецами». Это словосочетание не раз приходило мне на ум во время долгих восхождений на ту или иную гору. Бабушка так и не оправилась от потери сына. Теперь я видела, как мать вела себя точно так же: она исчезала в том же тумане, совершенно не сознавая происходящего. Через несколько недель после смерти Бена они с отцом подали на развод. Они оба уехали, оставив меня жить одну в семейном доме. Воспоминания приносили им такую боль, что они предпочитали не навещать меня. Поглощенная чувством вины выжившего, я приняла на себя всю ответственность, пыталась искупить свою вину. Сначала мне хотелось помочь им. Позже мне захотелось возненавидеть их. В конце концов я поняла, что их разрыв не имеет ко мне никакого отношения. Я была просто сопутствующим фактором. Я была сама по себе.

По причинам, которые я никогда не узнаю, мать настаивала на перевязке маточных труб, а мой взгляд на эту проблему в то время не так уж сильно отличался от того, как я смотрю на это сейчас. Я просто не могла бы гарантировать ребенку счастья. Слишком много было сложного вокруг. Очевидно, что материнство делает женщину чудовищно уязвимой. Я согласилась на операцию, и пока врач медлил, мать проявила активность, получила необходимое разрешение и обо всем договорилась. Операция по стерилизации была проведена еще до того, как я впервые решилась на секс. Мой организм продолжал работать, как прежде, месячный цикл не прерывался, но риска забеременеть – и тогда, и когда-либо в будущем – больше не было. Всю свою творческую энергию я отдавала учебе, а потом карьере. Я направляла любые порывы заботы на благотворительность и защиту окружающей среды. Я смаковала свою свободу и наслаждалась мыслью, что надежно защищена от потери, которая причинила матери и бабушке боль сильнее, чем потеря конечности.

И вот, стоя над Ступенью Хиллари рядом с Финджо Дорджи, я вдруг почувствовала, что отчаянно желаю защитить его. Он много раз поднимался на Эверест, но ведь он – сын Ками, а Ками – мой близкий друг, который привел меня на первый восьмитысячник. Ками не смог пойти со мной на Эверест, и он отправил вместо себя сына. Мы с Финджо Дорджи проделали вместе долгий путь, это был трудный подъем, причем во многих отношениях. Может быть, как раз для этого момента я и приберегала свой материнский инстинкт. Или, возможно, почувствовала небывалую близость с матерью, такую, какой у нас с ней никогда не было, пока она была жива. Не знаю, как еще объяснить всплеск защитного инстинкта, захлестнувший меня. Знаю лишь, что это чувство было невероятно сильным и искренним, как в историях о том, как матери удалось приподнять автомобиль, чтобы спасти своего малыша. Я посмотрела вниз на неумолимо скапливающуюся очередь альпинистов, и поняла, что надо уводить Финджо Дорджи отсюда, и побыстрее.