К вопросу о миражах

— Все понятно, хотя и ничего не понятно, — заспешил, взяв инициативу в свои руки, Вольский, — первое: Свирский умер естественной смертью от инфаркта, пожизненных повреждений на теле не было — это факт. В доме ничего не украдено, все на месте, и ничто не говорит о вторжении неизвестных или неизвестного лица, да и отпечатков пальцев, кроме хозяйских, не обнаружено — это тоже факт. Помощник Свирского мог поскользнуться, упасть головой о плитку и потерять сознание — шел дождь, и такое случается, — а потом придумать, что на него напали…

— С другой стороны, — напористо продолжал Вольский, глядя чистым и ясным взором юношеского максимализма, — случайные свидетели видели у дома Свирского в этот вечер Прыгунова и узнали его на опознании. Его же отпечатки пальцев и обнаружены на скомканной пачке сигарет и зажигалке.

— Ну а если эту сигаретную пачку и зажигалку он обронил ранее, не в этот день, ведь он же бывал в доме Свирского, — перебил Романа Васильев, — косвенные улики, и только…

— А как же сафьяновый мешочек, обнаруженный в комнате Прыгунова в пансионате? — вмешался в диалог Кудрин.

— Тоже косвенная улика, Евгений Сергеевич, — дипломатично возразил Васильев, — мешочек мог дать Зайчику сам Свирский.

— Но когда я спросил Прыгунова о мешочке, — охладил взглядом Кудрин, — он сказал, что видит его в первый раз.

— Судя по старым делам, от Зайчика можно ожидать чего угодно, — сказал Вольский, — а как вам насчет золотой печатки в этом мешочке? Ведь, по словам Зотовой, которая ее опознала, Свирский никогда печатку не снимал с пальца.

— Получается так, — тихо произнес Васильев, — что Зайчик ограбил Свирского, думая, что в мешочке лежит ценная монета, а потом из-за жадности и печатку с его пальца снял. Печатка ведь — прямая улика против Прыгунова…

— Так ему и даст Свирский снять печатку со своего пальца! — воскликнул Вольский.

— А может, в тот момент Свирский уже был в бессознательном состоянии, — задумчиво произнес Кудрин.

— А может быть, когда мешочек оказался в руках Прыгунова, — сказал нерешительно Васильев, — Свирского хватил сердечный приступ, может, монета там какая-то ценная была…

— Да никакая не ценная, — ответил Вольский, — там был гривенник 1961 года.

— Но Зайчик ведь мог об этом не знать, — заметил Васильев.

— Ну, хорошо, — не унимался Вольский, — мешочек, по словам дочери Свирского, был в его кабинете, а шифр на пульте знал только сам хозяин и Зотова. Ну как мог Зайчик туда проникнуть, или сам Свирский ему дверь открыл?..

— И к тому же, — отметил Кудрин, — судя по словам Зотовой, хозяин никого туда не пускал.

— А вдруг Свирский сам отдал мешочек Зайчику? — воскликнул Вольский.

«Излишне торопится Рома, — подумал Кудрин, — эмоциональность надо убирать».

— Ну да, предварительно снял печатку с пальца и так аккуратненько положил ее в мешочек, — съязвил Васильев, поскребывая пальцами серую щетину на щеке.

— Ну, хорошо, — примирительно сказал Кудрин, — допустим, что мешочек был не в кабинете, а у Свирского, например, в кармане, но как вы прокомментируете золотые часы Свирского, найденные при обыске в квартире Прыгунова?..

— Ну, это уже прямая улика, — ответил Вольский, — стащил верный пес у своего хозяина золотые дорогущие часы. Но не в прошлую пятницу, а гораздо раньше. Эту улику ни один адвокат не отмажет, а я уверен, что у Зайчика будет хороший адвокат.

В этот момент в кабинет зашел капитан Сорокин.

— Разрешите войти, товарищ подполковник? — обратился по-военному он.

— Да, конечно, Иван Данилович, — ответил Кудрин.

Сорокин присел на стул и стал монотонно докладывать:

— По вашему указанию мною были опрошены все, кто в тот вечер был в бильярдной. Они подтвердили, что Прыгунов был в сильной степени опьянения и разлегся на столе во время игры. Его два человека буквально на себе отнесли в номер. Более того, медсестра Захарова, которая в тот вечер дежурила в пансионате, показала, что в начале десятого вечера ее вызвали в люкс к мужчине, у которого было сильное алкогольное опьянение. Она осмотрела его и, убедившись, что медицинского вмешательства не требуется, сказала, чтобы его не трогали, к утру проспится, и все будет в порядке. С этим она и ушла из люкса. Я опросил и горничную Елену Семеновну Ильину, которая также подтвердила факт сильного опьянения Прыгунова. Бармен показал, что Прыгунов заказывал в тот вечер три раза по двести коктейль «Кровавая Мэри». Он всегда много выпивал, когда приезжал в пансионат, но в тот вечер пил меньше обычного. Буквально после третьего стакана, по словам бармена, он разлегся на бильярдном столе, и его какие-то мужики волоком потащили из бильярдной комнаты. Вот практически и все, все объяснения я принес в этой папке…

Сорокин положил папку на стол и спросил:

— Есть ли еще вопросы?

— Да нет, спасибо, — ответил Кудрин.

С этими словами Сорокин, попрощавшись со всеми, вышел из кабинета.

— Как это прозвучало у капитана: «После третьего стакана лег на стол», — подпустил шпильку Вольский.

В кабинете воцарилась тишина, несколько минут все смотрели друг на друга, соображая, что сказать.

Первым отозвался Вольский: