Кабахи

На экране бежали солдаты с автоматами. Одних скашивали пули, другие падали, ползли, поднимались, снова бежали и снова падали. Взмывали к небу черные фонтаны земли, разлетались в клочья от взрывов сплетения колючей проволоки, рушились под гусеницами танков извилистые ходы траншей, зияли темными дырами подземные укрепления с пробитой или сорванной крышей, выплевывали сгустки огня артиллерийские орудия, метали громы и молнии «катюши». Временами появлялось на экране снятое крупным планом орудие. Выпустив снаряд, оно откатывалось назад, как бы отступая на шаг, другой, чтобы оценить взглядом результаты выстрела. Свистели, ревели, с гулом и грохотом рвались снаряды, и этот нескончаемый гром сливался со скрежетом передвижки, доносившимся через окно.

Привыкнув к полутьме, Шавлего отвел взгляд от экрана и осмотрелся. В битком набитом зале иголке негде было упасть. Зрители сидели на сколоченных наскоро скамьях, прижатые друг к другу так тесно, как листья табака в связке. Менее удачливые, те, кому не удалось заполучить сидячее место, выстроились по обе стороны от скамей, притиснув друг друга к стенам. Впереди, под самым экраном, расселись прямо на полу ребятишки — они смотрели картину, запрокинув головы, как курица, пьющая воду.

Весь зал тихонько шевелился, как нива под ветром, — это безостановочно колыхались платки и газеты, которыми обмахивались зрители.

Зал клуба напоминал огромный котел, и все эти люди, так стремившиеся туда попасть, казалось, варились в нем на собственном пару.

Оглянувшись, Шавлего заметил вдруг совсем близко от себя девушку-агронома. Прислонившись к стене, она не сводила глаз с занавеса, служившего экраном. Стоявший рядом с нею высокий юноша с любопытством поглядел на Шавлего.

Вдруг девушка обернулась к соседу и сказала, сдвинув брови:

— Пойдем, Максим!

Шавлега хотел было дать ей дорогу, но девушка протиснулась стороной.

Но не успела Русудан добраться до дверей, как посреди зала раздался громкий треск — одна из скамей подломилась и рухнула. Послышались крики, визг; люди барахтались на полу, пытаясь выбраться из общей кучи.

Задние ряды зашумели, заволновались: потерпевшие катастрофу, встав на ноги, совершенно заслонили собой экран. Поднялся отчаянный гомон. В конце концов весь этот ряд заставили опуститься на корточки.

Едва успел стихнуть поднявшийся из-за этого происшествия переполох, как возникла новая суматоха. Мальчишки, оставшиеся из-за недостатка мест на дворе, сумели после долгой возни открыть снаружи ставни окна, выходившего на дорогу, столкнули с полдюжины зрителей, устроившихся на подоконнике, прямо на головы тем, кто сидел на полу, и всей ватагой хлынули в зрительный зал.

Завизжали, завопили ребятишки, на которых навалилось сверху столько людей, заволновались задние ряды, а передние повскакали с мест и попытались, вступив в бой, отразить это нашествие. Но нападающие не испугались контратаки, приняли сражение, и то, что делалось в зрительном зале, стало как бы продолжением происходящего на экране.

Шавлего, осторожно, шаг за шагом, прокладывая себе дорогу, снова протиснулся в дверь и выбрался наконец во двор.

Около кинопередвижки механик и его помощники спокойно, невозмутимо возились с лентами — вставляли новую бобину в аппарат.

Шавлего, пересекая двор, видел, как мальчишки обстреливали окна клуба каменными снарядами своей карманной артиллерии.

Выйдя за ворота, он зашагал по дороге, перешел через мост и стал спускаться вдоль каменистого русла Берхевы…

Вернувшись домой, Шавлего застал дедушку Годердзи уже в постели.

Мать хлопотала на кухне.

Шавлего вынес во двор тахту и, как обычно, приставил к ней стул, чтобы удлинить постель: на стуле укладывались мутака и подушка.

— Постели мне, мама! — крикнул он матери, а сам вернулся в дом и направился в комнату, которую после женитьбы занимал его старший брат, погибший на войне.

Через открытую дверь он увидел маленького Тамаза, спавшего в своей кроватке. Мать Тамаза, невестка Шавлего, сидела у окна, опустив голову на подоконник. Плечи ее вздрагивали от беззвучных рыданий.

Шавлего взглянул на стенку, где обычно висел портрет брата, и все понял.

Десятый год был на исходе, а безутешная вдова все не могла примириться со смертью мужа, все исходила слезами. Улучив свободную минуту, она прижимала к груди снятый со стены портрет в траурной рамке и, плача, поверяла ему все, что накипело за день на сердце.

Шавлего тихо подошел и остановился возле нее.

Так ласково и нежно, с такой любовью шептала что-то бедная женщина, видимо, все еще живому в ее воображении мужу, что сердце Шавлего наполнилось жалостью. Он осторожно коснулся плеча невестки:

— Довольно, Нино! Посмотри, на кого ты стала похожа!

Женщина подняла голову и, увидев склонившегося к ней деверя, долго смотрела на него затуманенными от слез глазами. Потом встала, посмотрела на портрет, снова перевела взгляд на Шавлего и, еще раз убедившись в совершенном сходстве обоих братьев, уронила голову на грудь деверю и разрыдалась.