Кабаре

– Не одну меня! – желчь, настоянная на горечи, вдруг выплескивается прямо на безукоризненную роль Артура-спасителя. Больше не сдерживаюсь, брызжа обидою: – Тех, кого глубже втравил – тех и вытаскивай! Из тюрьмы, из припадков ревности, из ненормальности… Я никуда не втравлена, никого не убивала, и сама цела осталась. Тех, кому сложнее, спасай! Ненави…

Спотыкаюсь на полуслове. Отворачиваюсь к окну, дышу-пыхчу, стараюсь взять себя в руки. Отвратительно… Пребывать постоянно на грани нормы и истерик – отвратительно… Представляю, как мерзко смотрюсь со стороны: крикливая, склочная баба, никого, кроме себя, не замечающая… Человек от новых бед меня ограждать приехал, а я его все старыми попрекаю. Впрочем, ограждений-то я не заказывала, точнее, заказывала, но не себе, а Димке на могилу…

– Да ты, мать, совсем тут извелась, – в голосе Артура скорее брезгливость, чем сочувствие. Вроде как подкалывает он: «Что ж ты, подруга? Такая стойкая баба, а на таких мелочах свихнулась…» Отчего-то меня это приводит в чувства. – А ты все разговоры переводишь на тему своей массажистки-Риночки? – портит все Артур запоздало проснувшимися догадками. Значит, знает… – Понимаю, что тебя подкосило, но пора бы уже и остыть. Всяко в жизни бывает…

В голову лезут «Сплины»: /Я умираю со скуки, когда меня кто-то лечит!/ – поют они там, и я мысленно подпеваю. Вслух же выдаю только мотивчик. Мычу его, отсутствием слов не давая повода обвинять себя в хамстве. Артур усмехается, явно разгадав мелодию, крутит пальцем у виска.

– Смешная ты, – говорит многозначительно. Нежность, непредвиденной вспышкой на миг мигнувшая в глазах, делает лицо Артура человеческим. – Смешная, упрямая и злая! – добавляет, запихав чувства в дальний угол и снова обратившись хладнокровным вампиром. – А еще – глупая!

Артур кидает взгляд в зеркало и зачем-то вспоминает Вертинского:

– /Из-за маленькой, злой, ограниченной женщины,/ погибаю в семи зеркалах/, – цитирует манерно грассируя, потом садится напротив, и снова возвращается к штурму: – Я ведь отчего сюда приехал? Я ведь из-за тебя сюда приехал. Если б не ты – ушел бы уже в подполье какое заграничное, и больше никто бы с меня шкуру стащить не пытался…

Смотрю на него пристально, сверлю взглядом и, хоть убей, не могу понять, что там за этой вампирской черепушкой делается. Врёт? Наверняка, да. Но как? С умыслом, или просто, чтоб, повыделываться? Может, прибыл в качестве рыбкиного прихвостня, нечаянно узнал о грядущих неприятностях, и тут же нашел себе забаву – в благородство поиграть… А может, и впрямь ради меня сюда приехал. Тогда все хуже. Тогда, значит, я ему в качестве очередной марионетки для авантюр понадобилась. В откровенное желание предупредить – не верю. Слишком открыто осаждает. Слишком напрямую. Слишком подчеркнуто бескорыстно… Ничего-то ему от меня не надо, ничем-то он мне не угрожает, и требования его – чисто символические – уезжай со мной, и всё. Знаю я, чем такие символические прошения заканчиваются. Эх, кажется, накрылся мой Коростень… Прям не Артур, а княгиня Ольга во плоти!

– Артур, скажи честно, что ты задумал? Для какой твоей очередной игры я оказалась необходимой? Со мной уже можешь не врать. Я уже согласилась ехать. И потом, я сейчас – подранок. Слишком слаба, чтобы биться. Говори честно, что нужно. Даже если убить захочешь – сопротивляться не стану… Только не ври уже. Устала я от вранья.

Ответом – прищур, полный обиды и искреннего негодования. Сама честность, блин, сама оскорбленная невинность!

Объективный взгляд:

Ох, не слушайте ее, ох не верьте. Сама запуталась, и вас теперь дезинформирует.

После предательства Ринки, мир стал враждебен Марине. Она не доверяет ему совсем. Во всем подразумевает подвохи, ищет каверзы.

В сущности, она – больна. На этот раз совсем по-настоящему.

И не читайте её писанину. А если прочли – разберитесь по-своему. Ведь и унизительная жалость коллег, и чрезмерная открытость Артура, и даже верная тактика Зинаиды – все это плоды разыгравшейся подозрительности Марины. Она думает о намерениях окружающих куда больше, чем они сами. Она то намерено груба, похабна и цинична, то слишком доверчива и неотмиросевошна… То всех любит, то в каждой фразе мерещится ей заранее спланированная провокация, в каждом жесте – террористический акт. Ох, тяжело мне с ней, ох тяжело.

Если бы не я – ее умение иногда атрофироваться от реальности и смотреть на себя со стороны, – Марина вряд ли миновала бы сейчас сумасшедший дом. Но я есть. И потому, осознавая собственные отклонения, она сдерживается, старается снова стать миролюбивой и поддерживать с окружающими близкие отношения. Вот как сейчас: