Кабинет фей

Ей, хотя и весьма утомленной, предложили послушать оперу в гостиной, сиявшей золотом и украшенной картинами. Это была «Любовь Психеи и Купидона», с танцами и песенками. Юный пастушок пропел такие слова:

Принцесса, любят вас и, заявить вам смею,
Сам бог любви любить не смог бы вас сильнее.
Медведи, тигры, львы, все хищники подряд
Покорствуют любви и ждут ее отрад.
Хотя бы у зверей вы поучились диких
Не презирать любви и чар ее великих.
На свете, не любя, никто не может жить,
Вы ж холодны одна, боитесь полюбить.

Она покраснела оттого, что к ней обратились в присутствии королевы и принцесс, и призналась Персинету, как ей неловко, что все знают об их тайнах.

— Я, кстати, вспомнила одну присказку, она мне очень нравится:

Чужим не стоит доверяться
И о себе распространяться;
Молчанье мне милей стократ.
Ведь свет так полон предрассудков,
Что очерняет всё подряд,
Иной раз вопреки рассудку.

Он попросил прощения за этакую неловкость. Опера закончилась, и королева велела двум принцессам отвести Прелестницу в ее покои. Свет не видывал ничего более роскошного и изящного, чем мебель в опочивальне принцессы и ее кровать. Прислуживали ей двадцать четыре девицы, одетые нимфами. Старшей из них было восемнадцать лет, и каждая была чудо как хороша. Когда принцессу уложили в постель, раздалась прелестная музыка, которая должна была бы убаюкать ее, но Прелестница так была изумлена, что глаз не сомкнула. «Всё, что я видела здесь, — говорила она себе, — сплошное волшебство. Как же следует опасаться принца, столь любезного и ловкого! Отсюда мне так просто не уйти». Горько было ей думать об этом: из роскошного дворца уйдешь — в лапы жестокой Ворчуньи попадешь; но и Персинет казался ей слишком любезным, так что ей боязно было остаться тут, где он был господином.

Когда она проснулась, ей принесли платья всех цветов, разные уборы из драгоценных камней, кружева и ленты, шелковые перчатки и чулки — все вкуса отменного; чего тут только не было; поставили и туалетный столик из чеканного золота: никогда она еще не казалась такой красивой и нарядной. Персинет вошел в ее опочивальню; одет он был в зеленую парчу с золотом (зеленый был его цвет, ведь цвет этот любила Прелестница). И так прекрасен был юный принц, что не сравнится с ним ничто на свете. Прелестница призналась ему, что не могла уснуть, так ее мучили воспоминания о пережитых бедах и предчувствие, что их продолжение не за горами.

— Чего вам опасаться, сударыня? — сказал он. — Здесь вы полновластная госпожа, все вас обожают. Не покинете же вы меня, чтобы вернуться к вашей злодейке?

— Приняла бы я предложение ваше, будь я хозяйкою судьбы своей; но предстоит мне держать ответ еще пред отцом-королем, и лучше страдать, чем преступить свой долг.

Персинет долго уговаривал ее стать его супругой, а она всё отнекивалась. Он почти силком неделю удерживал ее у себя во дворце, выдумывая для нее всё новые удовольствия и забавы.

Она часто говаривала принцу:

— Хотела бы я узнать, что происходит сейчас при дворе у Ворчуньи и как она объяснила всем свою проделку со мной.

Персинет обещал послать туда своего шталмейстера, человека весьма умного. Она же возразила, что мог бы он и сам ей о том поведать, ибо уже убедилась, как хорошо ему и так известно всё, что и где происходит, и ничьей помощи ему в том не нужно. Тут он сказал:

— Пойдемте же со мной в большую башню, откуда вы всё увидите сами.

И он повел ее на самый верх необычайно высокой башни, которая была из горного хрусталя, как и остальной дворец; и попросил наступить ему на ногу, а мизинец вложить ему в рот, и тогда обратить взор на город[12]. Тут и увидела она мерзкую Ворчунью рядом с королем; уродина говорила ему:

— Несчастная принцесса удавилась. Я сама это видела, вот ведь ужас! Надо поскорей похоронить ее, и вы быстро утешитесь после такой незначительной потери.

Король, услышав о смерти дочери, горько-горько заплакал; Ворчунья же, отвернувшись от него, вышла и приказала найти полено; на него надели чепчик, тканями обернули и в гроб уложили; затем, по приказу короля, ему устроили пышные похороны, и все, кто там был, принцессу оплакивали, а мачеху проклинали и говорили, что она во всем виновата. Кругом царила глубочайшая скорбь. Прелестница слышала и сетования, и шепоты: «Какая жалость — принцесса, такая юная и прекрасная, пала жертвой злобы создания столь безобразного! Изрубить бы злодейку на паштет!» Король же не мог ни пить, ни есть, он рыдал, сердце его разрывалось.

Увидев отца в таком отчаянии, Прелестница воскликнула: