Кадын

— И вот что я думаю, подружка: разрешают ли Луноликой матери деве в стан спускаться, на парней хоть бы издали смотреть? — громко и весело говорила Ильдаза. — Вдруг разрешают, иначе с чего бы охотники сказки складывали про лесную деву, что зимой их преследует — и во сне, и в яви? Верно, и мы с тобой, Ак-Дирьи, так будем: по деревьям, из-за камней на охотников наших охотиться.

Волна хохота охватила людей, когда Ильдаза вдруг изображать стала, будто выслеживает кого-то из-за ствола дерева. Лицо ее, еще в краске, которая особенно ярко при свете костра выделялась, было так серьезно при этом и в то же время так смешно, что напомнила она мне Ануя, как увидела его в первый раз в доме Антулы. Сама вдова тут же сидела, улыбалась со всеми, и это совпадение еще сильней меня поразило, и самой мне непонятная ненависть вдруг взметнулась в сердце.

Ильдаза лицом изменилась, как увидала меня. Люди потом говорили, что была я бледна, будто увидала ээ-борзы. Я же помню только, как Ильдаза мне сказала: «Э, верно, царевна с дурными вестями идет», — после чего я стала говорить и говорила без умолку. Слов тех в памяти моей не осталось — очень хотела их забыть. Всю свою усталость от этих шуток и разговоров, все раздражение на Ильдазу и Ак-Дирьи, на их краску, на их страх перед жизнью воинов, всю боль за Согдай и потерю Очи, всю ненависть к людской злобе и зависти, — все я в слова тогда вложила. Я говорила долго, я сказала, что отлучила Согдай от пути девы-воина. Ильдаза сначала растерянно на меня смотрела, а потом ее лицо стало каменным.

Она сказала, глядя мне в глаза:

— Я рада за Согдай, ей повезло. А я сама ухожу. Мне нечего делать там, где я быть не хочу, с вождем, которого над собой не желаю.

От этих слов меня как подрубили. Не думала я, что так все кончится. И ужаснулась. Я теряла людей, они покидали меня, как дерево осенью покидают желтые листья. Я почувствовала, что сейчас зарыдаю, и, отвернувшись, сказала глухо:

— Уходи. — Она не двинулась с места. Так странен и жуток был переход от крика к тишине, что все смотрели на нас, не отводя глаз. — Иди. Я тебя отпускаю, — повторила я и, не поворачиваясь, услышала, что она уходит. Никто не пошел за ней следом.

Обернувшись, я увидела Ак-Дирьи. Испуганная, сидела она, и лицо ее было и нелепо, и смешно — в краске, игравшей в бликах света. Ее вид задел меня — что это за воин?! Злость плеснула снова. Но крик, что покинул меня, был полон слезами:

— Что же ты смотришь? Тоже хочешь уйти? Так я не держу!

Но она так отчаянно замотала головой, что мне стало ее жалко. Я прикусила язык и тут услышала в тишине, что кто-то подходит к нам.

Двое — юноша и дева — выходили из ночи. Шаг девы был слаб, юноша вел темного коня. Как духи, робко приближались они. И только когда были уже так близко, что упал на них свет костра, узнала я в юноше Санталая, а в деве — Очи.

Санталай остановился с конем, а Очи медленно, будто тяжелым дымом опоенная, прошла мимо, на меня не взглянув, и остановилась перед Антулой. Тут, в свете огня, поняла я, что стряслась беда: и одежда была на Очи грязная и рваная, и весь ее вид, сжавшаяся фигура были такие, будто она только что избежала смерти.

Антула ни жива ни мертва сидела, глаз не поднимала, на лице ее был испуг, но силилась она губы скривить в презрении. А Очи протянула ей что-то, из-за пазухи вынув, и сказала:

— Духи простили тебя, Антула. Ты теперь верно вдова. Они показали кости твоего мужа. За это они забрали лучшего охотника. Вместе, в одном ущелье, лежат они теперь.

Антула подняла глаза, бросила взгляд на то, что принесла Очи, и вдруг взвыла не своим голосом:

— Убийца!

Она хотела ударить Очи, но та легко толкнула ее, вдова упала навзничь, будто ее бросили, и заревела, и забилась, словно по мужу.

— Люди, это убийца! Убийца! — верещала она.

Но люди ее не слушали. Кто-то из женщин постарше попытался поднять ее на ноги, другие же потянулись с любопытством к тому, что принесла Очи. Это был обломок накладки горита с обрывками войлока. На накладке виднелись знаки охотника из рода мужа Антулы, а также какие-то зверьки — верно, его собственные знаки. Очи могла их запомнить, часто бывая в доме вдовы.

Она положила обломок перед огнем, а сама подошла ко мне. Остановилась и посмотрела устало — других чувств не было у нее на лице.

— А ведь он оказался прав, — сказала тихо, только мне и так, будто продолжала разговор. — Хоть к дальним стоянкам откочуй, доля тебя настигнет. Теперь буду помнить это всегда.

Я не сразу поняла, о чем говорит она. Испугалась, как истончился дух Очи, не потеряет ли она рассудок. Хотела сказать ей что-то, но она перебила:

— Камка придет на рассвете. Я проделала большой сегодня путь. Укажи наш шатер, я хочу поспать.

Я показала шатер отца. Она пошла было к нему, но вспомнила, вернулась к коню и отцепила от седла горит. Пошла снова, остановилась возле меня, показала и ухмыльнулась: