Кадын

— Пусть так. Я не знаю про них также, хотя видел, но те, чьих родных положили они уже в землю, немного знают про них. Они говорят, что идут из дальних земель и провожают людей после смерти в счастливые миры к подземным духам.

Я растерялась.

— Твои глаза сейчас будут на лбу, царевна, — усмехнулся Талай без веселья. — Я знаю, о чем ты думаешь: под землей нет духов. Но пастухи из дальних станов не знают того. Лэмо говорят им, что камы лгут и не пускают людей после смерти в прекрасные миры, где те будут в блаженстве и радости. Что они развеивают по ветру тело, а заодно и душу. Они много говорят, а пастухи верят.

— Почему?

— Потому что такая сила у лэмо. Ты не об этом спроси, царевна. Ты узнай, что делают они с человеком.

— Что?

— Осенью и весной, говорят они, духи открывают двери в свои миры, и надо именно тогда провожать туда людей. Но человек умирает, когда решит бело-синий, не обязательно весной или осенью. Тех, кто умер в это время, лэмо называют блаженными. Других же они потрошат и делают из них чучело, набивают травой, а кожу смазывают воском, чтобы она не ссыхалась. Эта кукла живет в семье, и лэмо не отступают от нее, а всем домочадцам говорят, что человек не умер, что он жив. Он сидит вместе со всеми за трапезой, спит в постели с супругой и даже ездит верхом на пастбища — родные возят его.

— Я не верю! — воскликнула я. — Это сказки темных.

— Это не темные, царевна, это наш люд! — сказал Талай, и голос его был жесток, он звенел, как молот, опускающийся на раскаленное железо. — Ты лучше узнай, что делают они потом. Что делают, чтоб проводить человека под землю.

— Что? — выдохнула я слабо.

— Осенью и весной они собираются под рев своих труб, везут эту куклу в повозке. Они провозят ее по всем родственникам, и те дарят ей что-нибудь. Они собирают скарб и еду и строят дом из четырех стен.

— Четырех? — не поняла я.

— Да, не удивляйся, царевна: они знают, что четыре — это число смерти. Поэтому и делают так. Иногда они строят дом, разбирая старый, в котором умерший жил. Все это они везут к кургану Чу. Разбирают насыпь и находят там огромную яму. Камни лежат на перекладинах из досок, темные в чем-то правы. В яму они опускают дом, и еду, и сруб, и лошадей умершего, а после кладут саму куклу, а иногда — и его жену, если та согласилась пойти с мужем в мир духов…

— Живую? — ужаснулась я.

— Нет. Как и коням, ей пробивают голову. Или душат. Они делают это заранее и набивают живот ее травой, как и мужу. После все это они накрывают перекладинами, зарывают и заваливают камнями. Наверное, делают что-то еще, но я никогда не дожидался конца.

— Ты все это видел?

— Да, видел, — ответил он хмуро. — Уже во многих станах люди отдают своих мертвых лэмо.

— Зачем?

— Ты лучше ответь мне, царевна: почему Чу, столь страшные и жестокие к живым, равнодушны к мертвым и позволяют лэмо разбирать свои дома, хотя других не подпускают и близко?

Он замолчал и смотрел на меня горько. Я была опустошена его словами и тоже молчала. Но тут страшная догадка родилась во мне.

— Лэмо провожают людей к Чу?

— Ты видела их мир, царевна. Тебе это знать, — ответил Талай.

Но я в тот миг ощущала себя так, будто не уверена ни в чем. Все эти слова были для меня как кинжалы. Я не могла думать спокойно. Что-то непонятное происходило с моим людом, такое, чего не было ранее. А отец — разве не знает он о том?

— Почему ты говоришь это мне, а не отцу?

— Я говорил, царевна, и не только я. Он знает и видел лэмо сам. Но наш люд свободен, и не твоему отцу приказывать, во что верить. Он сказал мне: везде, где проходил люд Золотой реки, новые боги и духи тех мест приходили к нему, и мудрость царя — не трогать их, позволяя людям выбрать тех, кто ближе. Народ останется народом, а время оставит лишь тех богов, что нужны. И тех духов, что удобны.

— Но он не знает про Чу! — воскликнула я. — Ведь в этом есть что-то страшное! Он должен знать, вдруг он поймет!

— А что я скажу ему, царевна, если сам несу в голове больше вопросов, чем ответов? Я за этим привел тебя в эти земли. Я думал, ответ дашь ты.

При этих словах дрожь вдруг отпустила мое тело. Я ощутила откуда-то силы и спокойствие и яснее, чем прежде, странную тревогу от имени Чу. Я положила руку на холку коня Талая, завершая наш разговор, и мы рысью пустились обратно, к большой насыпи.

Очи была там, когда мы подъехали, и яростно, с остервенением резала кусты и хворост на склоне, а потом бегом спускалась и складывала огромный костер перед домом Чу, в двадцати шагах от ограды со стороны холмов. Увидав нас, она не остановилась, бросила очередную охапку и побежала обратно. Я поняла ее намерение, но оно мне не понравилось.

— Очи! — Я спрыгнула с коня и бегом пустилась за ней. — Очи, подумай: это не духи, чтобы подчинить их. Эти существа много сильней, не стоит лезть к ним, Очи. Ты можешь погибнуть!

— Я не ребенок, царевна, и не девушка из твоего дома, чьими поступками тебе дано управлять. Я знаю свою дорогу, не становись перед моим конем.

— Что ты говоришь? Да, ты свободна, но это не тот случай, когда стоит испытывать свою силу.