Читаем Кадын полностью

— Он сказал, что эти вещи принадлежали его отцу, только ножны без клинка сделали по его приказу. Его отец погиб от предательства, а нож без клинка — какая сила в нем? Он хотел передать мне судьбу своего отца и лишить силы. Он хитрее, чем голодная псина, Ал-Аштара. Ему помогают колдуны из степи.

Ум моего отца сделал новый нырок. Я пошла звать служанок, недоумевая, зачем привечать такого гостя.

Потянулись тяжелые, мрачные дни той зимней луны, самой долгой в моей жизни. Я чувствовала себя в неволе в доме отца. Золотые серьги все дни лежали в открытой шкатулке возле матери Табити, на почетном месте дома, и все делали вид, что не замечают их. Всем было известно, под каким камнем я живу, но все отводили глаза. Люди вели себя, как всегда, приезжали к отцу судиться, братья ездили на охоту, спрашивали меня о бодрости духа. Мне казалось, что я болею и все знают о том, но не говорят мне, чтоб не тревожить. Мне казалось, что нет уже человека на сотни стрел во все стороны, кто бы не знал о предательстве, которое вынуждали меня совершить. Я не спала ночами, я убегала на дальние горы, до седьмого пота гоняла коня по продутым лугам, но боль и обида не покидали меня.

Я искала помощи, но ни в ком не находила ее. Я искала совета, но никто не мог мне его дать. Царь мой не отвечал. Я приехала в чертог говорить со старшей девой, но она приказала мне молчать, стоило начать открывать ей думы, что носила я в голове:

— Ты рассуждаешь, как девица из темных, которая думает, идти ли ей замуж за нашего воина или остаться в своем племени. Первое позволит ей жить безбедно, второе даст детей, которые будут говорить с ней на одном языке. У тебя нет выбора, Ал-Аштара, у тебя — только долг. Долг перед Луноликой.

— Но отец хочет сохранить люд без войны, он считает, что люд наш ослаблен засухой.

— Ты пришла сюда, чтобы я успокоила тебя и разрешила снять пояс? Ты пришла сюда, чтобы псы совести не грызли тебя, когда будешь уходить царицей в бескрайнюю степь? Ты не туда пришла, обратилась бы к девам на становищницких посиделках. Мое слово может быть лишь Луноликой матери девы словом. Если ты сделаешь другой шаг, мне уже не говорить с тобой.

Я ушла от нее ни с чем, но, погоняя коня через пургу, что разыгралась в долине, я поняла: она права, потому что держится своего долга. Ей легко держаться его: ее жизнь проста, и, если будет война, она с радостью поведет дев в битву. Только если после войны люд станет мал — только тогда Луноликой матери дева может снять пояс для брака, стать женой и матерью, восстановить люд. Вот что знает старшая дева, знание ее просто и прочно. Но что мне мешает иметь столь же простую жизнь? Отчего я — не она, не живу спокойно в чертоге, не имея общения с людом, не храню нашу суть отдельно от всех? Отчего иную дорогу открыл для меня бело-синий?

Мое сердце сжалось в отчаянии, и я стала кричать в пургу. Я кричала, чтобы он не мучил меня, чтоб отпустил, чтобы сделал все ясно и просто. Говорила, что не хочу выбирать между долгом крови и долгом обета. Я плакала, а моя верная Учкту кидалась из стороны в сторону, не зная, куда я ее понукаю.

Много думала я с тех пор: была ли у той дороги объездная тропа? Все ли, как могла, сделала я тогда, так сделала, чтоб самой себя не потерять и люд свой сберечь? Когда при родах гибнут и мать, и дитя, спасают дитя — таков древний закон. Так ли я поступила, не оставила ли мать, позволив погибнуть ребенку? Ведь я — мать-хранительница своего люда была, большого и сильного люда. Много о том я внутри себя мыслей гоняла, но не видела обхода: на отвесный обрыв с конем меня тогда загнали, попробуй выберись сам и коня сбереги…

Как-то днем возвращалась со своей опушки и услыхала крики и визг со стороны нашего дома. Хлестнув Учкту, вмиг подлетела я и увидела, как степской слуга Атсуров хватает нашу девушку из темных за руки и плечи и привлекает к себе, она же отбивается, визжит и неумело бьет его, но не может освободиться.

Я налетела на него и ударила плеткой. Отшатнулся степской, алый след прочетрил щеку. Ошалелыми глазами уставился он на меня, но не смел и слова сказать.

— Прочь, пес! Убирайся в свой шатер и сиди там, пока твой хозяин не явится, — не заботясь, поймет ли он меня, я сказала. Учкту повернула, направилась к коновязи, а служанка с плачем побежала за мной, пытаясь ухватить ногу и обнять в благодарность.

— Шагу не ступить от них, если в доме господ нет, — слышала я через прерывистые рыдания. — Точно собаки, как дома ведут себя. И в лари лазили, я сама видела, да что с ними делать?

— Много таскали?

— Я не знаю, госпожа. Один раз сказала ему — он так на меня рыкнул, как зверь. Боюсь их, злых.

— Что никому из семьи не сказала? Ни мне, ни отцу, ни брату?

— Боимся, боимся…

— Другие как же?

Еще в большие слезы пустилась она, и тогда только я узнала, что одну служанку, самую из всех тихую и слабую, двое степских подстерегли вечером и завалили в конской клети. Уже несколько дней к нам не приходила она, отцу сказали, что заболела, он велел сушеных ягод ей дать из наших запасов.

Мое сердце забилось гневом.

Перейти на страницу:

Похожие книги