Кадын

Ярый, на разгоряченном коне, он подскакал и крикнул что-то своим людям. Те побросали все, забегали, кинулись к нему, помогая спуститься, другие поднесли чашу с каким-то питьем. Атсур выпил и слушал, как что-то ему говорили. Меня, стоящую у дверей, он уже приметил, глаз не сводил. Коротко ответив, взял под уздцы одну из своих кобыл и пошел ко мне.

Он подошел близко, в упор, молча, как господин, смотрел на меня — и глаза его были темные. Он будто не сомневался, что приму я его своим мужем. Нежданную робость ощутила в себе я, но это был лишь миг. «То чары прежние степских колдунов, — себе я сказала. — Теперь от них я свободна». И тут же смелее на него посмотрела.

— Кобыла моя не доена, — сказал степской царь. — Будь доброй, царевна, подои мне кобылу.

Понурая лохматая лошаденка за ним стояла. Я пожала плечами. Ничего дурного в том не увидела. Достала походную чашу из-под пояса, подошла к кобыле. Она выглядела смирной, но все же задние ноги и длинный растрепанный хвост я ей связала веревкой. Потом размяла в ладонях снег, ведь масла не было, присела и одной рукой, другой чашу держа, схватилась за кобылин сосок. Будто каменный был он, с трудом мне поддался, ни капли молока не сцедилось. Я снова и снова его потянула, большим пальцем поджимая, но было то же. Кобыла стояла, как будто ничего не происходило. Что не было жеребенка с собой у степских, не смутило меня: его еще по дороге могли они съесть. Но тут что-то громко и весело крикнул Атсур своим людям, и те расхохотались, как от непристойности. Вскинула я на Атсура глаза:

— Что сказал им?

— Что у моей невесты сильные руки, — зло и весело глядя, он ответил. — Перед свадьбой в степи делают так: дают деве кобылу, и, если подоит легко и быстро, сильные у нее пальцы, счастлив с ней спать будет муж, так же его доить сможет.

Огнем бросилась кровь мне в лицо. Но я промолчала, наклонилась вновь, словно дою. Потом спокойно Атсуру сказала:

— Кобылица твоя больна, ни жеребенка не будет у нее больше, ни молока. Подойди, царь, верный я покажу тебе признак.

И Атсур, узду бросив, ко мне подошел, у кобылицы склонился, а я, одним движением нож из-за пояса вынув, по рукоятку кобыле в брюхо вонзила выше сосца и вспорола. Кобылица упала на бок, крича, забила ногами. Глаза большие у нее стали.

— Отец! — закричала я что было духу, но кобыла визжала неистово, я перерезала ей горло. — Выйди, отец, при тебе хочу ответ дать царю степскому!

Первым выскочил Санталай, распахнул дверь, как был, босой и без шапки, и повис на двери, увидав нас и мертвую лошадь. Отец степенно за ним появился, посторонился брат, он вышел и все оглядел. Я знала уже, что он все, что скажу я, понял.

— У нас на свадьбу режут кобылу, Атсур, но эта падаль плохим была бы подношением. Потому не будет никакой свадьбы у нас. Долго ты здесь жил и не смог понять, что мы видим больше, чем нам показывают, слышим больше, чем нам говорят. Колдовством ты хотел Луноликой матери деву взять, но не бывать тому. Насилием ты хотел людей наших взять, но не бывать тому. Вы ездите на плохих лошадях и никогда не догоните люд Золотой реки. Ты приехал сюда женихом и был встречен гостем, нынче же я тебя изгоняю, как пастуха дрянных кляч, которым нечего делать близко от наших табунов. Езжай в степь к своим пяти женам, с ними сидеть тебе подобает, а не у нас, где и жены, и девы — свободные и не считают хозяевами вас.

Я это выпалила, хватило дыхания, и все замерли. Потемнели у Атсура глаза, Санталай испуганный из-за отца выглядывал, отец же спокоен стоял и тверд.

Степской царь не тронулся с места. Он молча продолжал глядеть на меня так, словно все не верил или думал, что слов моих не понял. Потом повернулся и громко крикнул что-то своим людям, те бросились к тюкам, а один, схватив Атсурова жеребца, побежал к Атсуру.

— Пять лет меня вы в плену держали, и я поклялся в своем сердце, что вернусь и отомщу. Но думал месть устроить тихую, думал увезти с собой царскую дочь и в степи подвергнуть ее позору — пустить по своим воинам, чтобы каждый имел ее себе девкой и каждого она ублажала, а через пять лет отпустить ее — пусть идет, куда хочет. Но вы хотите войны. Будь же по-вашему: пусть много истечет крови, пока весь ваш люд не сгинет с земли. Вот, вы слышите меня, теперь я не в сердце, а вслух говорю: я вернусь и убью барса!

Он прокричал последние слова, уже сидя в седле, а потом развернулся и пустился галопом. Достигнув своих суетящихся слуг, он кричал на них и бил плеткой, а после поскакал дальше, вон из стана. Слуги торопились с тюками, кричали друг на друга и один за другим пускались следом.

— Отец, позволь, я убью его! — сказал Санталай, пока еще был Атсур виден. — Я уверен, стрела его и сейчас настигнет.

— Не надо. Один волк стаи не стоит. Они все равно вернутся войною.

Вечером я лежала в постели и горячими глазами смотрела на потолочные балки, на ковры, укрывавшие стены. Моя кожа горела, мои губы спеклись, и кровь вытекала из трещин, когда я говорила. Горячие, алые витали образы надо мною, и сквозь них, сквозь трясучую лихорадку я слышала голос отца и ему отвечала.