Кадын

Я до сих пор не знаю, верно ли, что с отцом в ту ночь говорила, или была это марежь. Однако все так и случилось: через пол-луны собрались все главы родов с младшими сыновьями. В пышных, праздничных шубах приехали все, но невесел был тот совет. Я сидела наравне с отцом и братом, и на меня с удивлением гости смотрели. Но отец сказал: «Она больше всех нас право имеет об этой войне решать», — и они промолчали.

Собравшись, все, конечно же, знали, зачем звал их отец, но он снова все повторил. Все знали также и ответ, что им передали их люди и что сами имели в сердцах, но нахмурились все и задумались, как если бы впервые новость ту услыхали. Я в нетерпении на людей смотрела. Не верила я, что умер совсем в них зов кочевой, что не тянет уйти по первому теплу в кочевье.

— Скажи, царь, — заговорил наконец Зонтала, — спрашивал ли сам ты у духов разрешения сняться? Или они тебе то подсказали? И направление кто подсказал? Всегда у духов Торзы наш люд испрашивал себе дорогу.

— Нет, — сказал отец. — Я спрашивал направление, но знака они мне не давали.

— Зачем же смущаешь ты люд? — тогда говорил Зонтала. — Раз не давали братья Торзы знака, они не хотят нашей дороги. Милы мы им на этой земле. Или страхом полно твое сердце? Или людей своих за пугливых овец ты считаешь? Давно ли люд Золотой реки бояться войны начал?

Отец молча и тяжело глядел на Зонталу. Другие с опасением ждали, чем обернутся эти дерзкие слова. Но отец не отвечал, и тогда заговорил Аной:

— Царь, позволь и мне сказать свое слово. Все в нашем роду, кому духи молот или кирку дали, свою долю исполняют верно. Как упали однажды три предмета с вышней выси: острый клевец, изогнутый плуг и тяжелая наковальня, и как все это поделили наши люди по своей доле — явилась новая доля кузнеца и хлебопашца, а воины получили клевец, которого другие народы не знали. Я не сказитель, чтобы все это в собрании вам рассказывать, я лишь напомнить хочу, что никакие горы не были столь богаты на руды, как эти, и труд наш никогда еще не был столь весел, как здесь. И с этим оружием боятся нас не только местные люди, но и другие, за сотни дней пути, заговорили о нас. Нам ли покинуть эти богатые горы? Нам ли лишить себя богатства и защиты? Найдем ли достойную замену? Нет, царь, сердце мне говорит, что без тех волчьих зубов, что имеем сейчас, проиграем любую войну, с ними же и горы, их породившие, защищая стяжаем победу.

Тихая волна меж мужчин пробежала. С веским словом Аноя кто согласился, кто нет, но всякий глубоко себе в ум его принял. Отец смотрел в огонь, и мрачным было его лицо, будто тяжелое будущее наше ему все яснее было. Видел он, как и я видела, что отделяется сильный род — и не один. И чем будет наш люд без них?

Во мне же все кипело тогда. Тяжелое молчание легло между мужчин, и я заговорила:

— Странно мне разговоры ваши слушать! Словно не нашего люда мужчины здесь собрались. Раз о сказаниях брат Аной завел речь, первый сказ я напомню и то, как покинули наши предки Золотой реки берега. Или, скажете, это уже позабыли? А завет, что отец двум своим сынам дал? Ждет нас, ждет где-то нас Золотая река, и к ней возвратиться каждый заветной мечтой в сердце иметь должен. Или не нашего люда вы! А если верными быть доле своей хотите, положитесь на духов, вам ее давших: они позаботятся, чтобы всюду легко исполнять могли вы ее. Или иную вам долю дадут — разве то страшно? Засиделись мы в этих горах! Мы, дети отцов, пришедших сюда, не помним уже скрипа кочевых кибиток. Вечно стремящийся, вечно изменчивый, все земли в себя вбирающий и их изменяющий — ты ли передо мной, люд Золотой реки? Это у вас, мужчины, я — Луноликой матери дева — спрашиваю.

Зашумели все снова, не желали они таких слов от меня слушать. Один лишь Талай с улыбкой смотрел на меня.

Тогда мой отец глаза на всех поднял и сказал:

— Хорошо, люди, я выслушал ваши мысли. Раз нет в вас единства, а все вы — свободные люди одного народа, не можем мы сняться, пока все не будут желать того. Я защищаю люд, но не землю, не горы. И если люд наш ослаблен суровым летом, уйти от войны — вот лучшее, что я для него вижу. Но я принимаю то, что говорите вы. Прав и кузнец, видящий нашу силу в волчьих зубах, и прав конник, кому дороги легкие, бегущие кони. Но все мы — один люд, и в нашем единстве наша вечная сила. Ни конник один, ни лучник один не выстоят в битве со степью, не выдержат и кочевья. Потому единство народа для меня важнее попытки избегнуть войны.

На этом все разошлись из дома отца. Словно тяжелый труд совершил, так опустился он на подушки своего ложа. Велел мамушке воскурить благовонных трав, а мне сказал, как к нему подошла, желая все обсудить:

— Молчи, Ал-Аштара. Знаю и вижу все, что говорить хочешь, и заранее отвечаю: ты права. Но мне поверь сейчас: единство важнее для нас, чем распри в такое время. Если б духи толкали нас сняться, с чистым сердцем оставил бы я эти роды их судьбе. Но у нас нынче другое — так не могу. <…>