Кадын

Двенадцать родов было у моего люда, и полны были эти горы человеческим говором, а долины — ревом скота. Опустели после той битвы горы, наш люд стал мелок в сравнении с тем морем, что до войны жило. Чертог бело-синего полон теперь, и в счастье на спокойных пастбищах проводят время там мои люди, кого видела я и помню.

Раннее утро, теплое, занялось в тот день. Степь пахла пряно, саранча сухо трещала, разлетаясь из-под ног. До рассвета отец поднял наших воинов и построил, и, когда сошла рассветная муть, ряды предстали в боевом строе. Солнце сияло в золоте зверьков на шапках и нашивках одежды. Солнце играло на сбруе коней. Как на праздник, одеты были все воины, начистили узду, обновили щиты. Как на празднике весны, легко и весело перед собой смотрели.

Степские не так собирались, не так предстали. Тяжелой, бурой волной поднялись они разом и двинулись к нашему берегу. Отец выехал вперед и стал вызывать Атсура. Если выходит открытая битва, люд к люду, враг к врагу, сначала один на один драться зовут вожди. Но Атсур не явился к отцу. На холме гарцевал он, вдали от берега. Это видели и наши воины, видели и его люди. Трижды позвал его отец, но он не спускался. В теплеющем воздухе тяжелым было молчание такого множества людей, как натянутый конский волос гудит на ветру, так, казалось, гудел сам воздух, и со звоном готово было что-то порваться.

Первая стрела, тяжелая и словно нерешительная, вылетела со стороны степских, шаркнув о воздух, плашмя упала к ногам коней первой линии. Ни движения, ни звука не последовало за ней. Степские не хотели воевать, мы видели то. Наши люди не хотели нападать.

И тогда отец в последний раз позвал Атсура, а после вернулся в линию и занял свое место. С десяток стрел вылетели в тихом безветрии с правого берега. Так было открыто начало боя, так двинулась на нас степь.

Крик «Айа!» сотряс воздух, и все линии двинулись, а лучники из средних и первых рядов пустили стрелы. Я не видела первого боя. Моя линия стояла в стороне на холме. Луноликой матери девы в открытом бою не держат своей линии. Сила их, сила всего люда, должна среди людей быть, ободряя и вперед ведя. По одной деве в каждых трех линиях были в нашем войске. У нас распущены были для боя волосы, чтобы издалека узнавали люди, щиты были украшены бордовым войлоком, серебряные пояса поверх шуб, которые были скинуты с плеч, чтобы все звери и знаки Луноликой видны были. У многих наших воинов синей краской крашены лица, у дев — синей и черной.

Моя линия воинов была отведена для подмоги. Мы стояли на холме и смотрели на бой, но не двигались с места. Река давно была позади наших воинов, далеко на берег степских зашли они. Наши гориты горели от жажды боя, наши кони рыли в нетерпении землю, но мы ждали и не двигались с места, не получив от отца сигнал.

Время было мучительно, время тянуло болью в желудке, солнце будто застыло на небе. Мы ждали сигнала или вести, мы уже не видели войны, от напряжения у нас темнело в глазах.

Я плохо помню весь день, но невыносимое ожидание запомнилось навсегда. Я хотела мчаться к реке, но сдерживала и себя, и Учкту. Духи моего люда, духи воинов, окружавших меня, клубились и летали вокруг.

Я не помню, где замерло солнце, когда мимо нас с криком и гиканьем промчались мальчишки-воины, и Кам, гнавший их ряд, вдруг осек коня передо мною. Конь поднялся на дыбы и заходил. Глаза Кама были страшны, весь облик грозен, он прокричал, глядя мне в самое сердце:

— Что стоишь, царевна? Или не видишь ты алчных духов, что летят на пир? Или не открыто тебе больше, чтобы быть вождем?

— Сигнала не было от отца. Я жду сигнала!

— Твой отец не видит солнца в битве, а ты ждешь знака?! Сердце твое спит!

И Кам-воин умчался, а я ощутила боль в сердце, и словно бы из самой моей сути раздался крик к бою:

— Айа!!!

Учкту сама понесла вперед, а топот боевых коней, настигавших меня, говорил, что вся линия сорвалась и, свободная, несется к реке.

Если есть в мире сила большая, чем сила огня, то это единство люда и сила ярости. Я ощутила ее, как бурную воду, в которую пускалась в половодье, и вновь безумие воина Луноликой охватило меня. Мои руки разили, но я не чуяла их, мой лук стрелял, но словно не я держала его.

— Айа, воины, айа! Путь в бело-синее открыт вам!

— Бейтесь, воины, бейтесь! Кровь солнцу подобна, и солнце во всех вас!

— Вперед, конники, мчитесь! Земля бесконечна, и она ваша вся!

— Люд Золотой реки! В бою все вы — на ее берегу!

Люди и кони мелькали передо мной, духи, алчные духи заполнили воздух. Мне казалось — или я видела — старшая дева, как дух войны, металась среди степских, безумие воина владело ею, ее чекан был бур от крови, алчные духи, ей подвластные, окружали ее сонмом, и тем страшней был ее удар, яростней взгляд. Шапки на ней не было, темная кровь стекала по виску из раны в голове, но дева не унимала боя. Я тоже звала духов и вкладывала их в стрелы, но то были легкие ээ-тай — забава ветра.