Кадын

— Давно это было? — почему-то спросил Атсур, все еще не сводя с меня глаз.

— С лишним три года назад, — ответил отец.

— Я опоздал на три года, — сказал степской, сжал тонкие серьги в кулаке и опустился на место подле отца. Его лицо стало совсем похоже на маску. Все молчали, степские сворачивали мешки от даров и доедали угощение, стараясь не чавкать в тишине.

— Если это то, ради чего ты приехал, вот ты и сделал все, не прошло и дня, — сказал отец. — Как у нас говорят: соболь нанизан, хоть полон колчан. Но оставайся гостем в нашем доме, сколько захочешь, твои люди и кони всегда будут сыты. Можешь охотой тешить себя с моими сынами или заниматься другим, чем пожелаешь.

Атсур молчал. Подперев лицо кулаком, не мигая, смотрел в огонь. Полено в очаге обвалилось. Гость обернулся к отцу и тихо произнес:

— Это не все, добрый царь, что я приехал сказать тебе. Дары подарены. Давай же останемся с глазу на глаз, чтобы никто не мешал нашему разговору.

Отец нахмурился:

— Этот дом — также Санталая и дочери моей дом. Если старшим не в обиду будет покинуть наш праздник, то изгонять тех, кто по праву живет в этих стенах, я не стану.

— Зачем изгонять, царь? Я привез охотничьих соколов. Со мной мой лучший сокольник. Пусть сыны твои и дочь седлают коней и едут в поле гонять лис и зайцев. Мы же пока с тобой поговорим.

И он громко сказал что-то своим людям, один из них поднялся, сняв шапку и прижав ее к своей груди, поклонился и сказал что-то нам, жестом приглашая за собой. Другие люди Атсура стали покидать дом, разбирая сложенное при входе оружие. Братья смотрели на отца, ждали знака. Он думал, а после кивнул головой. Братья поднялись и вышли. Я пошла с ними, после меня поспешили покинуть дом служанки, последней мамушка вышла.

Сухой колодой у стены дома она опустилась. Я смотрела, как братья разбирают коней, как выезжают степские, у троих сидели крапчатые соколы на больших кожаных рукавицах. Яркими шапочками были прикрыты головы птиц. Мы не держали соколов для охоты, немного у нас для того просторов, но я слышала, что это большая забава. Но как ни любопытно было мне посмотреть, сердце мое было неспокойно, и чуяла я, что нельзя мне уехать. Обо мне собирался Атсур с отцом говорить.

— Что, мамушка, накликала сватов? — я старой сказала. Она с детской улыбкой подняла на меня бесцветные свои глаза.

— Степушка тебе — что брат: помню я, как драла его, когда сухие ягоды таскал из ларя. Не жених он тебе, Ал-Аштара.

Не хотела я об этом говорить со старой, дурное все виделось мне в том и мысли сорные. Махнула ей и пошла за дом, к клетям, принялась посуду из заготовок резать.

Атсур же в это время невеселую беседу с отцом моим вел. Как к родному отцу он приехал к нему, так говорил. Своего родителя он не застал живым, вернувшись домой. Дом его был разорен, братья, сочтя его мертвым, власть над степью делили. Как шершни в улье, все разоряли, племена разные друг с другом стравливали, простые пастухи, все побросав, в чужие земли бежали. Крови и сил стоило ему собрать людей, братьев своих усмирить, степь успокоить. Но люди ему верили, ведь был он старший сын отца от первой жены — старше его братья не от жен родились, а от пленниц — и один на власть право имел. Так говорил он, и губы его дрожали от злобы на братьев.

Недолго он правил мирно. После свободы все племена быть хотят сами себе хозяева, его не признают. Хотя его племя большое, других, меньших, много. До поры они боялись его, но с каждым днем все хуже на него смотрят, разговоры стороной ведут, повиноваться отказываются.

— Был сбор у нас, — говорил Атсур, — куда съехались всех войск, всех племен старшины. И говорили мне так: «Ты молод, царь. Что делаешь ты для нас? Хоть мы все из одного гнезда вышли и еще помним общие корни, силы у нас ныне достаточно, чтобы своими кочевьями жить, самим войны вести и торги с желтолицыми. Ты нам не нужен». Еле успокоил я их, крикунов, призывая вспомнить старые законы, иначе бы к коню меня привязали и по степи протащили.

Так говорил он отцу. Сказали тогда ему старшины: нас много, а золота у нас мало. В соседних землях золото из земли люди руками берут, к ним желтолицые ездить любят, они в шелках ходят, шелком коней укрывают. Мы нищие по сравнению с ними. Если хочешь править нами, возьми нас и веди на те земли. Тогда только примем тебя.

Так говорил Атсур, и глаза его слезно блестели. Не мог он решиться на войну с нами. «Пять лет провел я у ачжунов, они меня вырастили и были ко мне добры, — говорил он старейшинам, называя нас на манер желтолицых. — Если нападу на них, шакалом сам себя посчитаю». Но старшины кричали и хотели разорвать его лошадьми.

Он замолчал и закрыл глаза, словно каждое слово с трудом ему давалось. После так продолжал: