Кадын

— Я ушел в степь и молился бело-синему, как вы меня приучили. И он сказал за помощью обратиться к тебе. Твои земли священны для меня, как ступлю на них конями, неся на стрелах войну? И во сне я увидел дочь твою, Ал-Аштару. Ее девочкой я запомнил. Так понял: вот всему разрешение! Женщина нежной рукой задушит войну. И сказал старшинам: подождите до весны. Они согласились. Тогда еще объявил я, что еду на зиму на дальние охотничьи места, буду соколами лисиц гонять, сказал, чтобы меня не искали. А сам с верными людьми собрался и тайными тропами поехал к тебе.

Так говорил Атсур. Я не слышала этого, тонким ножом ручку на чаше вырез'aла. И вдруг за спиной прозвучало:

— Знал, что неподалеку тебя найду. — Обернулась: степской царь, улыбаясь, сзади стоял. — Хоть и воин, а все же ты дева: ни одна не ушла бы на охоту, когда гость с отцом о сватовстве разговоры ведет.

Он так смотрел на меня и так улыбался, словно бы мы с ним были заодно. Мне не понравился этот взгляд. Ничего не ответила я, нож в дерево воткнула. Атсур заметил мой жест.

— Пойдем в дом, царевна, не все дары я тебе отдал.

— С меня довольно. Луноликой матери дева многого не имеет.

— Нет, все же пойдем. Я хочу, чтобы ты посмотрела. К слову, передал ли гонец тебе зеркало от меня?

— Да, его получила.

— Оно чистое, как твоя красота. Хочу, чтобы чаще ты в него заглядывала и собой любовалась.

— Не говори таких слов мне, царь. Луноликой матери дева не может их слушать.

— Отчего же? Что с нею случится? Ведь и самой луне поем мы песни, а она не померкла, смущаясь.

На его языке был мед, а слова наши знал он так, будто с ними не расставался. Я же неумело ему отвечала. Все же пошла с ним в дом.

Отец мрачен мне показался, как вошли мы. Огонь в очаге почти догорал, светильников не зажигали, но уже смеркалось, и света мало падало с крыши. Я подкинула дров, стала доставать светильники, но Атсур остановил меня:

— Оставь это дело служанкам, царевна. Сядь на мягкую подушку, позволь тебя порадовать подарком.

Я села. Он развернул передо мною очередной свой сверток — там лежала большая рубаха тонкого шелка с красной оторочкой по рукавам и горлу. Цвет у нее был, как у топленого молока. Желтые за такую рубаху могли просить не одного нашего коня.

— Не смотри, что нет украшений и золотые нити не вплетены в ткань, — сказал Атсур. — Эта рубаха ткалась и шилась в далеких, влажных горах; там женщины смуглы и полны, а нити они берут прямо с дерева. Это нити света луны и солнца, они плетут их в день солнцестояния — только тогда они имеют равную длину и ткань получает такой драгоценный цвет.

— Ты повторяешь красивые сказки желтых купцов, — отвечала я. — Можешь не трудиться: я знаю цену и этой вещи, и этим пышным словам.

Атсур как будто споткнулся и замолчал. Но нашелся, поднося мне вновь те же бусы из нефрита:

— Их холодный свет отгоняет злых духов и продлевает дни жизни, — он сказал.

— Злых духов я сама сумею прогнать и призвать, если надо, — я отвечала. — А про свойство нефрита мне много известно.

— Скажи же: ты принимаешь мои дары?

Я задумалась. В этих вещах не было того смысла, что имелся у серег. Но я думала, прилично ли взять подарки после того, что случилось. Алчности не было во мне, но в тот момент я не знала всего, что Атсур моему отцу рассказал, и решила, что не стоит вновь обижать раз обиженного гостя. Я кивнула и положила на подарки ладонь.

— Ты даришь мне солнце, — сказал Атсур растроганно. — Теперь же могу и последний свой дар тебе дать, но с тем, чтоб ты не отказывалась от него сразу, а подумала в течение этой луны.

И он извлек вновь те же сережки.

Как будто меня обожгло кипятком, я вскочила. На отца гневно взглянула — мрачен он на месте сидел.

— Что происходит здесь?! Или гость решил, что я стойбищенская девка, которую можно задобрить дарами? Тебе сказали, кто я такая! Отчего мне терпеть оскорбление в доме отца? Отец! Царь! Отчего ты молчишь и позволяешь такое?

На стене отцовская плетка висела, языкастая, с золоченой рукоятью. В гневе ее я схватила и хлестнула в воздухе, на степняка надвигаясь. Он отскочил. Отец поднялся, мой гнев видя.

— Дочь, мы должны поговорить с тобой прежде, чем ты окончательный ответ дашь, — сказал он, и я среди врагов себя ощутила.

— Какой ответ может быть у меня, кроме этого?! Вот мой пояс — это один ответ, который я приняла на всю жизнь! Лишь со смертью его я сниму. Но до смерти о нем не пожалею.

— Царевна, мне не нужен брак такой ценой. Я с миром пришел, хочу вечного мира с вашими очагами. Ты можешь стать тому в помощь!

— Вороной конь не станет белой кобылой, — я отвечала. — Забери серьги и дари их другой деве, на ком не увидишь знака служения Луноликой.

— Дочь, успокой гнев свой, сядь и выслушай, — сказал тут отец, и в его громком, твердом голосе была власть царя, а не родителя. Я опустила плетку. — А ты, гость, выйди теперь, отправляйся к своим соколам и дай нам говорить долго.

Атсур снял шапку перед отцом и вышел. Я без сил повалилась на пол.