Кадын

Я опешила, не находя слов. Эти нищие в бурых одеждах были все-таки люди, а не духи, чтобы жить без дома. Но ведь и правда не имели домов! А в этих тряпках, без оружия, как бы выжили они в наших суровых зимах? Это не складывалось в моей голове, и сердце было в сомнении. Я только и смогла, что усмехнуться:

— Хорошее же будет соседство с этими безволосыми уродцами!

А воин продолжал, не заботясь о том, как я оцениваю его слова и мысли:

— Они говорят, что разные места, где стоят холмы древних, разное имеют счастье и ценность. Вот эти, на нашей поляне, принадлежат их царям, древним царям. Здесь быть очень почетно. Но их все уже разделили.

— Как так?

— Мать отдала лэмо много золота и шкур, чтобы получить место хотя бы в этом, небольшом холме. Другие давали гораздо больше. Но самый большой уже отдан Зонтале, туда он после смерти ляжет.

Зонтала болел уже тогда, почти не ходил, не сидел в седле. Он не был в битве, и другой на его месте давно развязал бы пояс. Но он был слишком труслив и жаден для этого. Кроме того, его младший сын еще не получил посвящения. Верно, Зонтала боялся, что у мальчика все отнимут, если рано уйдет он.

Воин рассказывал мне с гордостью, как о богатсве семьи. Я же услышала то, чего и сам не понимал он: лэмо не могли быть духами из-под земли, духи ничего не имеют.

— Как они сделали эту куклу? — спросила я. — Когда успели, если недавно вышли из-под земли? Ведь твой отец погиб в эту войну, прошло две луны, от него остался бы только смрад, если б его не сделали куклой.

— Отец не умер в ту битву, — ответил юноша, и взгляд его стал вдруг странный — и хрупкий, и холодный, как весенний лед, и высокомерие в нем появилось, будто не юноша-воин глядел на меня, а тот, кто знал больше и глубже об этой жизни. — Отец не умер и не умрет вообще, только тот, кто не знает, так думает. Он уходит в счастливый мир сейчас, а до этого жил с нами, как живой, ел за столом, спал за занавесью с женами.

Меня продрало, как ознобом.

— Как это возможно? Что говоришь ты, воин?

— Это так, — отвечал он, словно бредил. — И мы все были счастливы. Смерти нет. Когда вы все вокруг рыдали и кидали своих близких в огонь, как бревна, мы жили с отцом, будто не было войны. Мы были счастливы, и он тоже, — повторил воин.

Меня мутило. Мое собственное горе, еще близкое, еще живое, всколыхнулось во мне, и странное, жуткое смятение поднялось волной: вдруг, вдруг, вдруг — в этом правда? и смерти нет? и все — ошибка?.. Я как живых вспомнила отца и Санталая, и больно мне было думать о них: а если ошиблись мы, и если нет ни вышнего пастбища, ни бездумного блаженства росы на его бесконечных полях, а вот здесь, в этой безжизненной — бессмертной — вечности метвого тела под землей и есть избавление от смерти?.. Голова моя шла кругом. Я представила, как мертвец сидит в доме, за столом с семьей и гостями, как его поят, кормят, желают легкого ветра, одевают и раздевают, кладут за занавес с женами… И если бы так сделала я сама с теми, кого любила, если бы так же сидели в доме отец и Санталай, была бы счастлива я рядом с ними, живыми считала бы, несмотря на безжизенность тел? И думала бы, что смерти нет?..

Мое сердце возмутилось, и я поднялась, негодуя. Страшная ложь была в этом. Смерть неизживаема из мира, ложь не заставит ее исчезнуть. Но именно в этом законе и заложена нескончаемость жизни в мире. Нам страшно и тяжело терять то, что мы любим, а жизнь мы любим больше всего, потому нам так страшно думать о смерти. Барс пожирает козу, и жизнь козы переходит в барса; жизнь козы кончается, жизнь вообще — нет. Коза не боится барса. Воин не боится смерти. Но это сейчас я знаю, сейчас спокойно и ясно могу произнести это, хотя сердце мое замирает, обращаясь внутренним взором за порог дома невесты. Тогда же я смущена была всем, что видела, и не могла сказать просто эту короткую правду, которую все они забыть старались. Одного желала я — поскорее уйти из этого злого дома. Я пошла к лестнице.

— Царь уходит? — окликнул меня Урушан своим тоненьким голоском. — Царь не дождется конца пира? Он хочет оскорбить нашего друга и его семью?

— Царь имеет больше забот, чем закапывать кукол в сусличьи норы, — ответила я и вылезла наружу.

Мне показалось, что я вылезла из-под земли. Еще четверо лэмо копошились рядом со срубом, они перетаскивали в яму кусты желтянки. Все лошади были уже заколоты и лежали мертвой кучей, мухи вились над ними. Мне стало жалко этих красивых, здоровых животных, убитых даже не ради еды, и я бегом пустилась вниз. На полдороге к стану я встретила Эвмея с моим конем, села, и мы галопом отправились к дому. До самого перевала я не могла говорить, столь тяжело было у меня на сердце.

Это случилось в первый год моей власти, но как же мало я сделала с того дня, чтобы остановить лэмо! Сама думала раньше и не понимала, отчего бездействовал мой отец, почему, зная о них, не изгнал из наших земель? Теперь не знаю и о себе: почему в тот же год не изгнала их, не казнила, не вытравила из голов моего люда эти дурные мысли?