Кадын

Руки мои опустились. Бурые лэмо камнем ложились нам под ноги. Надо было выкинуть их с пути, пока хотя бы тропа оставалась от большой дороги.

Еще гудели трубы бурых лэмо в станах, и я отправила своих воинов тайно разузнать, куда уходят на зиму лэмо, кто же они такие, люди или духи, и для чего нужны им трупы в каменных насыпях.

Но прежде, чем поведать, как же все вышло с лэмо, должна рассказать я о даре мне от бело-синего, в последние годы мне данного. Без этого неясен будет дальше рассказ.

Это было тем же летом. Я объезжала выпасы и нижние станы. Я любила совершать эти летние объезды и долго могла не появляться в царском стане. Если нужна была я людям своим, то они сами пускались за мной в путь, отыскивая меня для решения срочных дел.

Было то время, когда мальчики возвращались с посвящения. В один день увидала я: пылит всадник, ко мне подлетает. Мы с моими верными воинами ехали тогда от одного стана к другому, прямо в дороге меня он поймал. Решила я: спешное очень дело имеет. Подлетел — и узнала его: был то младший сын Зонталы, юный мальчик, только что прошедший посвящение. На сборе глав родов всегда видела я его, но даже имени не знала, он молчал всегда, права голоса не имея.

— Царь! — без приветствия, сразу начал он срывающимся голосом юнца, ничуть не смущаясь моих воинов, с неприязнью на него уставившихся. — Царь, хочу я говорить с тобой!

— Да кто же ты, хоть назовись сначала, — я сказала, придерживая коня и на шаг от мальчика отъезжая, так он наскакивал своим конем на меня.

— Я Алатай, сын Зонталы. Ты знаешь меня.

— Шеш, что же шумишь? Если спешное дело, рассказывай.

— Спешное, — ответил он и вдруг залился такой пунцовой краской, что чуть слезы не выступили у него на глазах. Мне смешно стало глядеть на него, а он собрался с духом и выпалил: — Хочу вызвать тебя на поединок, царь! Драться хочу я с тобой, испытать силу Луноликой матери девы хочу!

Его последние слова потонули в хохоте. Смеялись все мои воины, смеялась и я, от сердца. Он же переждал это и снова сказал, что вызвать хочет меня на бой.

— Трясогузка! — крикнул кто-то из воинов, и все опять залились хохотом. Говорят у нас, однажды поспорила трясогузка с орлом, что будет драться с хозяином реки и победит его, полетела на берег, ходит, хорохорится, хозяина реки зовет, а тот не идет, только смеется: куда тебе, слабой, я тебя раздавлю — не замечу, лети домой. Но она не улетает, только все больше себя распаляет и уже от гордости и нетерпения хвостом трясет, думает, что боится ее хозяин реки, потому не выходит.

Мальчик же не смутился, крикнул:

— Шутник! И с тобой я сражусь, если захочешь! Лучше не задирай меня, не ради тебя я приехал!

Но тут я вмешалась, не хотелось мне ссоры воинов.

— Шеш, что же ты такой ярый? И зачем тебе бой этот нужен? Или любопытство одно?

Он опять покраснел; в глаза мне не смотрел, как заметила я — мельком лишь взглянет и отвернется.

— Много о силе Луноликой матери дев говорят. Хочу узнать ее на себе. Да еще вот что мне говорили… — Он совсем замялся, метнул на меня взгляд странный и выкрикнул вдруг: — Говорят, если кто в бою победит Луноликой матери деву, возьмет ее себе в жены!

На этот раз мы хохотали так, что чуть не сползли с коней, воины друг за друга хватались, себя за запястья кусали, чтобы смех унять. С трудом я вымолвила наконец:

— Те, и правда трясогузка! А говорили ли тебе люди, что Луноликой матери дева убить такого жениха может в бою? Не боишься?

— Я своему клевцу верю.

— Хорошо тогда, — сказала я как можно строже, и воины мои притихли. — Сейчас прямо хочешь биться или доедем до стана?

— Сейчас! — крикнул мальчик и тут же спрыгнул с коня. Отцепил войлочную накидку, что поверх куртки носил, выхватил клевец — хороший, новый. Да и все было у него добротное, прочное, видно сразу: любимый сын в доме был он.

— Расступитесь! — велела я воинам, показав сделать вокруг нас круг. Спрыгнула сама с коня, куртку скинула также, обнажив руки с рисунками и пояс Луноликой, которым рубаха стянута была. Клевец взяла, а меч отложила — не на смерть бой вести собиралась, жалко мне было убивать задиру. Шапку снимать и распускать косы для боя не стала тоже, хоть девы так сражаются, но чуяла я, что наша схватка будет недолгой.

Чуть больше года назад это случилось. Крепким воином я уже стала, не сравнить с тем, какой на первую войну со степскими шла. Сила моих мышц с мужской силой равняется, а ловкостью и владением мечом и клевцом иных мужчин опережаю я. Лишь из лука несколько хуже стреляю, Очишка тут непременно первой была. В поединках для забавы, в рукопашном бою всегда побеждала я, разве что старшая дева одна могла меня повалить. Но кем был в сравнении со мной этот мальчик, посвящение только что принявший? Хоть для ребенка и крепок казался он, и рослым был, а все же дитя — его бы и худший воин из тех, кого я сама обучала, победить мог.