Кадын

Все больше и больше дивилась я и не могла понять его.

— Что же, ты бился и хотел хитростью победить меня не для мести?

— Нет, царь.

— Но для чего же тогда? Или… — Тут мне стало смешно. — Или правда ты думал взять меня в жены?

Он снова не смотрел на меня и так, не глядя, еле заметно кивнул.

— Мальчик! — не сдержалась я от обидного слова, но нежданная нежность плеснула в сердце. — Ты слушал в детстве костровые сказки. Луноликой матери дева не станет женой никому, а кто победит ее, убить ее только сможет. Брака нет для таких дев, в одних лишь сказках деву-воительницу берет победитель в жены.

Он посмотрел на меня в изумлении. Он как будто не верил, что это правда. Его глаза были готовы пустить слезы.

— Те, что ты, воин! — Я смутилась и похлопала его по руке. Он не одернул руку. — Не такие бывают обманы.

— Я этого дня ждал всю жизнь, — сказал он вдруг странным, хрупким голосом. — Как стану воином, как смогу победить тебя, царь, и жениться…

— Разве не жив уже старый Зонтала?

— Жив. — Он потупился.

— Так что ж ты поторопился? — Я улыбнулась.

— Я посвятился только вот-вот. А красный порошок купил у желтолицых на прошлом торге. Я отдал очень много! Я знал, что не смогу победить тебя, царь, силой, хотя очень старался и тренировался всегда. Хитростью думал я сделать это.

— Нечестная битва не приносит добра.

— Это неправда. Если желаешь добра, то приносит.

— Кому же ты желал добра, собираясь такое свершить?

— Тебе, царь, — сказал он вдруг. — И себе. Ведь ты… совсем… совсем одинока! А я всем сердцем к тебе… — Но он сам успел зажать себе рот, опомнившись вовремя и не дав вылететь признанию, которое ничего бы не изменило.

Но мне и того хватило. Как будто в мороз меня студеной облили водой — так продрало все тело холодом сперва, а потом нестерпимым жаром вспыхнуло все, и уши загорелись, зарделись, и щеки. Не думала я, что слова любви когда-нибудь еще от мужчины услышу. Да какого мужчины! Я смотрела на этого хрупкого рыжего мальчика и себя ощущала старухой, пусть и крепки были мои мышцы, и целы зубы. Но после войны, став царем, не думала я о себе, как о деве, все будто умерло во мне, состарившись, а как женился Талай, сердце мое глубоко уснуло.

Я не знала, что сказать мне в ответ, но видела ясно: он говорил правду. И для меня чудом показалось тогда: как удалось явиться любви в таком юном, неопытном сердце, которое с детства воспитывали в ненависти ко мне? Но слишком чист, порывист, честен был Алатай. И я такую нежность вдруг к нему ощутила, как к брату, как к одному Санталаю питала.

— Отпусти меня, царь, — вдруг сказал Алатай горько. — Я убью себя. Зачем жить мне, если ты будешь отдельно от меня жить? Видеть тебя на собраниях каждую зиму?

— Те, трясогузка! — улыбнулась я. — Глупая ты трясогузка. Раз уж зовешь меня царем, вот тебе мой приказ: забудь думать о смерти, время твое еще не пришло. Будешь младшим конником в моей линии. Будешь посыльным в чужих станах. У моих воинов много забот, мечтать им времени не хватает. А биться хорошо я сама тебя обучу, жгучий порошок не станет нужен.

Он смотрел на меня нерешительно. А потом поверил, и такая радость, такой порыв вдруг в его глазах засветились, что я думала: кинется мне сейчас на шею, как дитя.

— Мясо будешь есть? — спросила я тогда. — Голодный воин и коня не поборет.

— Да, царь, — кивнул он, довольный и красный от счастья.

— Меня зовут Ал-Аштара, — улыбнулась я.

Мой юный друг, мой добрый, верный воин! Алатай стал радостью последних моих лет. Порывистый, он столько раз смешил и меня, и всех воинов линии. Но он был открытый и честный, его чутье справедливости было таким сильным, что он со всеми и со мной готов был вступить в бой, если что-то решалось не по его представлениям. Мечтательный, он знал множество сказок и преданий, но даром сказителя его обделили духи — не пел, а рассказывал он нам, бывало, истории об охотниках, духах, прекрасных девах и смелых воинах, которых наслушался в детстве от мамушек и тетушек. Об отце мало говорил, мать его умерла рано, а желтолицая дева, ставшая женой Зонталы, не могла стать ни женой, ни мачехой, ведь не понимала ни языка, ни наших обычаев.

После он рассказал мне, когда осмелел, что я была для него такой же девой из сказки, прекрасной, недоступной, справедливой, сильной и доброй. Еще с детства он стал мечтать, что будет верным мне воином, а после рассказал ему кто-то, что, победив, можно взять воина-деву в жены, и более ни о чем не мечтал он так сильно, как об этом дне.

Мне и смешно, и лестно было это чувство юного воина. Он поселился в нашем стане и все дни был со мною, и я рада даже была, что жив еще дряхлый Зонтала, что не надо уезжать Алатаю в свой стан, управлять своим родом, что жену ему брать в дом не надо. <…>

Праздник весны в том году был в урочище сизых камней, эта земля рода кузнецов, там и правда большие сизые стоят камни, будто кто-то накидал их с неба. А недалеко, чуть выше в горах находилась поляна, на которой Чу свои насыпи оставили. Но тогда я не знала о том.