Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

И рыжий показал на меня. А спросонья-то глаза у меня были опухшие, красные.

— А ведь и правда сумасшедший! — сказал хан. — Вон какие глаза-то… Надо его стравить с нашим сумасшедшим. Посмотрим, кто кого одолеет. Потеха будет!

"Ах ты свинья! — думаю. — Стравливаешь сумасшедших, чтоб они перегрызли друг другу горло! И это потеха твоя?"

С тех пор так все и звали меня Сумасшедшим.

Скоро нашего караванбаши выкупили родные, выкупили и других наших товарищей. Из девяти человек осталось нас двое — я да еще один бедный парень лет двадцати. У нас на выкуп не было никакой надежды. Братья мои были моложе меня и не могли заплатить за меня даже полтумана, а родные моего товарища были еще беднее. Так мы и остались с ним в ханском дворе.

А во двор то пригонят сто, двести пленников, теснота, негде лечь, а то все опустеет, только двое-трое бродят, звенят уныло цепями.

Вот раз узнали мы от ханских слуг, что Хасанали-бек собирается к Наср-Эддину-шаху и, чтоб похвастаться перед ним, будто бы он самый храбрый из всех ханов, хочет отвезти ему в подарок один вьюк золота и серебра, одну большую туркменскую голову и самого быстрого туркменского коня. А у геоктепинцев был тогда такой конь Дордепель, знаменитый конь, славился на всю Туркмению. Вот Хасанали-бек и обещал тому, кто поймает и приведет ему этого коня, дать много золота, много скота и сделать его начальником над всеми своими слугами.

Тот самый усач Али-бек, который взял нас в плен, сказал хану:

— Хан-ага, лучше меня никто этого не сделает. Если не силой, то хитростью добуду коня и приведу его к тебе.

И он будто бы уехал добывать Дордепеля. А меня такая тоска взяла.

"Эх, думаю, да неужели же наш Дордепель достанется этим палачам — Али-беку и хану? Да как бы и моя-то голова не досталась им. Я сам большой, и голова у меня большая. Вот и отрубят ее! А может быть, это только слухи одни…"

Но слухи оправдались. Али-бек и в самом деле уехал ловить Дордепеля, а на другой день в самую жару, в полдень, вывели нас всех со двора. Нас было человек двести. Выстроили в ряд. И вот идет хан со своими слугами, высматривает — у кого самая большая голова. Жара была, а меня в озноб кинуло. Но хан прошел мимо меня и выбрал голову одного здоровенного туркмена. Сказал что-то слугам, должно быть то, что надо будет отрубить голову вот этому человеку и положить в хурджин, когда Али-бек приведет Дордепеля, и ушел. А нас опять загнали во двор.

Мы собрались вокруг этой "большой головы", как собираются, по нашему обычаю, только вокруг того, кто сделал большое дело или проявил неслыханную храбрость. Голова у него, и правда, была, как котел, здоровенная! Другой такой я никогда не видал. И сам он был настоящий богатырь. Лицо смуглое, круглое, усы и борода подстрижены. На лбу длинный шрам от сабли, и на правой щеке большое родимое пятно. Его так и звали потому — Менгли[32]. От шрама он казался сердитым и неустрашимо храбрым. А глаза у него были бараньи — кроткие, и он сначала показался мне вроде как придурковатым.

Мы волнуемся, говорим ему:

— Спасайся как-нибудь! Ведь завтра же тебе отрубят голову.

А он спокойно грызет себе черствую корку хлеба, как будто и не об его голове идет разговор.

— А чего спешить и зря волноваться? Есть пословица: "Подбрось яблоко, пока-то оно упадет на землю, о боже!" Все переменится. Пока коня не приведут, голову не отрежут. А там, дома, у нас на родине, нет такого коня, чтоб можно было подойти к нему, отвязать от кола и привести сюда. Там тысячи соколов машут крыльями и не подпустят к себе ворону. А если приведут коня, тогда и подумаем, как спасти мою голову. "Общими усилиями и плешивую девку замуж отдадим".

Он говорил тихо, лениво, а голос у него был такой же грубый, как и он сам. Он сказал это, вытащил из-за пазухи корку хлеба и стал жевать.

— Вот вы говорите: "Спасайся!" А как я могу спастись? Вы можете мне это сказать? С цепями и колодкой разве я перелезу через стену? Да если бы и перелез… Ну, я спасусь; так кому-нибудь из вас отрубят голову.

Мы призадумались: что делать? Проговорили до вечера и легли спать под навесом. Я лежал как раз посредине, возле столба. Светила полная луна. Дул холодный ветер с гор. И от холода, а главное, от дум, не спалось мне как-то. Я привстал, сижу, смотрю на луну.

Вдруг кто-то звякнул рядом цепью и положил мне руку на плечо. Смотрю, это Менгли.

— Что, Сумасшедший, не спится?

— Да, Менгли-ага, думы сон отгоняют.

— И мне что-то не спится, — сказал он и сел рядом со мной.

Долго мы сидели с ним, и он рассказал мне про свою жизнь. Ему тогда был сорок один год. В молодости он батрачил у одного ахуна, научился у него немного читать и писать, побывал с ним в Мекке, Медине. Потом ахун помер, и Менгли нанялся в пастухи к богатому человеку. Ну, а пастухи в старину были и воинами. Менгли не раз приходилось сражаться с шайками иранских и хивинских ханов, защищать стада. Вот от этих-то битв у него и остался шрам от сабли.