Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

А какая там сытость, когда жена печет ему хлеб из лебеды, мяты, шпината, а муки подсыпает только для духа, чтоб хлебом пахло. Были, конечно, и богатые люди, те ни в чем не нуждались.

А бедняки ездили в Мары, в Теджен или в Хиву так: скажем, есть у тебя баран или жена твоя соткала хороший ковер, и ты хочешь обменять на ячмень, на пшеницу. А как одному ехать в Мары, когда по дорогам шныряют шайки иранцев? Тогда было "время вражды", как говорил народ. Иранские ханы посылали к нам в Туркмению конных головорезов, и те грабили проезжий народ, ловили крестьян, связывали им руки и ноги и уводили в плен.

Оттого-то народ и жил тогда в крепостях и если выходил в поле на работу, то всегда с оружием и не в одиночку, а по десять — пятнадцать человек. Пастухи пасли овец в песках, в Каракумах, тоже с оружием и тоже не в одиночку, всегда близко держались друг к другу.

Ну вот, надо тебе поехать в Мары, ты и прислушиваешься, о чем говорит народ. Слышишь, в такой-то крепости собираются ехать на аргыш[26] двое-трое, да в другой — двое-трое, да в третьей. Все сговариваются ехать вместе, навьючивают верблюдов, берут с собой кто ружье, кто кинжал, кто ржавую саблю и едут, оглядываясь по сторонам.

Раз собралось нас десять человек из разных крепостей, навьючили кто чем двадцать семь верблюдов, взяли еще трех ослов, чтоб не брести всю дорогу пешком, а отдыхать на ослах по очереди, и поехали.

До Мары хорошо доехали. Время было осеннее, прохладное. Поменяли мы свои товары на зерно, едем домой. Устанут верблюды, мы их развьючим, пустим пастись, а сами питаемся чем попало. Ночью костры не разжигали, и днем тоже боялись разводить большие костры, как бы шайки какого-нибудь иранского хана дым не увидели. А оружия у нас было всего два нарезных ружья, один шомпольный пистолет и пять сабель. Вот и все.

Нашим караванбаши[27] был плотный старик с белой бородой. С ним ехал из его же крепости один паренек, самый младший из нас, на сером красавце коне, настоящем ахалтекинце. Остальной народ из разных аулов, все молодежь. Самому старшему было не больше тридцати пяти лет.

Караванбаши вел нас с большой осторожностью. У колодцев мы никогда не останавливались на ночлег или на отдых. Колодцы эти хорошо знали иранцы и там-то всегда и подстерегали проезжих. Поэтому мы быстро набирали воды и. шли дальше, а если нам не нужна была вода, обходили колодцы стороной.

Вот раз вечером, в сумерки, остановились мы в овраге, развьючили верблюдов, пустили их на барханы. Они проголодались, накинулись на всякие колючки — янтак, сингрен, кабарчик, черетен, а ослы не отходили далеко, поблизости вынюхивали траву помягче. А как стемнело, они сами подошли к нашему кошу. Ослы, когда попадают в пустыню, становятся самыми трусливыми животными. До того боятся волков, что так и жмутся к людям, к кошу. Страх-то и научил их хитрости.

Сначала они стояли вокруг нас, смотрели, как мы грызем черствые корки хлеба, все ждали, не перепадет ли им кусок хлеба или горсть ячменя. А как мы завернулись в шубы и легли спать, так они отошли к верблюдам — воровать у них сено. А те, знаешь, как, — никогда не подпустят к своему сену. У кого сильные челюсти, так тот схватит осла за холку и отбросит вон куда в сторону. Но ослы хитрые, живо разнюхают, у кого челюсти послабее, и сразу же растащат сено.

Так и тут. Сунулись они к одному, к другому, наконец нашли верблюда послабее и стали отнимать у него сено. Как раз это был мой верблюд. Я вел двух верблюдов: одного своего лохматого нера — он-то не подпустил бы к себе ослов, — а другой был арвана[28] моего соседа. Когда я уезжал, сосед пришел ко мне и сказал:

— Ты, Ниязмурад, говорят, идешь на аргыш. Возьми и моего верблюда с кожей и всякой всячиной, поменяй на зерно. Самому-то мне некогда, я в долгу у тебя не останусь.

Я взял, конечно. Вот у него-то, у этого арвана, и начали ослы растаскивать сено. Шум поднялся. И нам уж не спится. Вылезли мы из-под шуб, глядим на ослов, шутим, смеемся.

А наш караванбаши унимает нас:

— Да тише вы! Ночью-то голоса далеко слышны. Нашли время! Надо богу молиться, чтоб как-нибудь добраться до крепости. Ведь там дети нас ждут, есть хотят…

Он богомольный был. Все молился и после каждой молитвы шептал заклинание: "Господи, сохрани нас от мук тирана и вражеского клинка", торжественно произносил "аминь" и поглаживал свою длинную белую бороду.

Старик зашептал свою молитву, а мы завернулись опять в шубы и заснули.

Незадолго перед рассветом с востока подул сильный ветер. Кустарники на барханах — саксаул, кандым — засвистели, замотались, зашелестел песок, так и начал хлестать. Луна уже спустилась к самой земле, и ее сразу же заволокло мутной, темной мглой. Верблюды повернулись задом к ветру, легли и засопели, прочищая ноздри от пыли.

На рассвете караванбаши разбудил нас:

— Ну, ребята, вставайте скорее! Теперь уж недолго нам мучиться. Один раз остановимся, отдохнем, а там уж дома будем отдыхать.