Кафе «Поющий енот»

Голоса приблизились, и я в панике отступил за угол. Как я оказался дома, не помню. Что примечательно, все-таки с портфелем. Довольно долго я в полном отупении сидел на табуретке в прихожей – прямо в пальто и шапке. Счастье, что родителей еще не было дома. Потом встал, разделся до трусов и пошел в родительскую комнату, где стоял гардероб с большим зеркалом. Внимательно себя рассмотрел и заплакал: почему? Почему это нелепое и отвратительное существо – именно я? За что? Чем я провинился? Не передать, как мне было больно. А больше всего потому, что раньше я и не задумывался, как выгляжу в глазах окружающих. Ну, не вышел ростом, не обладаю спортивной фигурой, подумаешь! Все равно меня все любят, и друзей полно, и даже девочкам я нравлюсь. Правда, так и было – две одноклассницы в разное время пытались ко мне подъехать, но я ловко увернулся: нашел какие-то убедительные резоны, сумел свести все к шутке и остаться в друзьях. Легко догадаться, что эти одноклассницы не блистали красотой. Вообще-то обе были самыми настоящими дурнушками, а одна так даже и вовсе косая. Но мне и в голову не пришло оскорбиться! А Аглае пришло. И это было самым обидным.

Остаток дня я пролежал у себя в комнате, отвернувшись к стене. Родителям сказал, что у меня приступ мигрени – они на самом деле порой случались. Я совершенно развалился душевно – слезы не унимались, в голове крутились обрывки жалких мыслей, все время всплывали неизвестно откуда взявшиеся цитаты: «Любовью оскорбить нельзя! Даже кошка имеет право смотреть на королеву!» Я себя и чувствовал как какой-нибудь котенок или щенок, которого впервые в жизни больно пнули ногой, вместо того чтобы погладить.

И как я только ухитрился дожить почти до восемнадцати лет, ни разу не испытав горького разочарования, смертельного предательства, жестокой обиды и болезненных насмешек, не представляю. Насмешки были, но обычно смеялись вместе со мной, а не надо мной, а это огромная разница. У меня были прозвища Голован и Птица Говорун – понятно почему: я практически не затыкался и обладал несоразмерно большой головой странной формы. Даже кличка Страшила не заставила меня задуматься, потому что этот персонаж из «Волшебника Изумрудного города» казался мне весьма симпатичным существом, да еще и очень умным.

В общем, как я осознал спустя годы, у меня тогда случился типичный подростковый кризис, правда, запоздавший. Потому он и протекал более мучительно. Я перестал ходить в институт, скрывая это от родителей. Ничем не занимался, даже не читал: либо лежал носом в стену, либо безостановочно бродил по улицам, выбирая самые безлюдные места – мне казалось, люди на меня пялятся, а за моей спиной обсуждают, какой я урод. Продолжалось это весь остаток февраля и март. Погода для прогулок была не самая подходящая, поэтому я все время простужался.

Наконец настал апрель. Солнце, яркое небо, теплый ветер, свеженькая травка, первые клейкие листочки… Ужас. Я впал в еще большее уныние, потому что весь мир, казалось, пел о любви, а я был ее недостоин. Самое интересное, что до подслушанного разговора я вовсе не мечтал о физической страсти, даже Аглаей восхищался совершенно бескорыстно. И о семейной жизни тоже не думал. Нисколько не сомневался, что когда-нибудь женюсь, заведу детишек и буду жить так же счастливо, как мои родители, сестры и брат. Когда-нибудь потом, лет через двадцать. Но как только услышал, что мне подобное счастье не светит, тут же страстно захотел прогулок под луной, поцелуев на рассвете, объятий и прочего секса. Я чуть не плакал, натыкаясь взглядом на влюбленные парочки, которые попадались на каждом углу, а уж машины с кольцами и куклами на капотах просто проходу мне не давали. И вот в таком раздрызганном состоянии я оказался в маленьком кафе – забежал, спасаясь от внезапного ливня, взял чашечку кофе и уселся за дальним столиком спиной к залу.

Я смотрел на сверкающий солнечный дождь, на бегущих по лужам прохожих, вдыхал аромат кофе и ни о чем не думал, мечтая увязнуть навсегда в этих мгновеньях неожиданного счастья, внезапно забыв, из-за чего, собственно, все это время страдал. Я пребывал в странном состоянии: мышцы расслабились, взгляд расфокусировался, слух перестал распознавать звуки, и они стали ненавязчивым фоном, подобным белому шуму. Я не спал, даже не дремал, но явно пребывал на границе сна и бодрствования – как бы брел по узкому коридору, в одном конце которого клубилась тьма, а в другом сиял свет. Идти было трудно, словно по колено в тягучей воде, да еще тьма цеплялась за меня своими щупальцами, но желание выйти на свет все усиливалось, и я…

– Простите, у вас свободно?

Я очнулся и поспешно подвинулся:

– Да-да, пожалуйста.