Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Однако нам возражают, что всякую работу, если ее между 25 или 30 профессорами поделить, выполнить будет не столь тягостно. Но такое возражение сделать может только тот, кто ни людей не знает, ни университетов. Ибо не всякий профессор способен деловым человеком быть и редко в одной особе съединяются способности к наукам и к управлению. Таким образом, все административные обязанности падают на плечи горстки профессоров, которые под этим грузом изнемогают. А помимо этих немногих есть еще шестнадцать профессоров, из которых каждый каким-то научным институтом заведует, таким как три клинических института, кабинеты физики, химии, минералогии, ботанический сад, обсерватория и проч., и они также стеснены оказываются мелочными формальностями даже в святилищах своих наук, где стеснение это чрезмерное все губит. Автор сей записки полагает, что имеет некоторое право коснуться сего предмета, ибо он не меньше усердия выказывал в делах, чем в науке, но вынужден признать, что служить этим двум господам невозможно. Впрочем, далек он от мысли упразднить все формы. Предписанные умеренно и с умом, необходимы они любому управлению, но должны ради дела, а не ради самих себя существовать. Должны они отвечать нуждам и природе учреждения, а не поглощать его. Вода для человека необходима и целительна, но наводнение целые деревни и города уничтожает, разоряет целые провинции. Те, кто формы умножают едва ли до бесконечности, забывают, что они не более чем средство, а всякое средство должно быть цели подчинено.

Но каково происхождение всех этих избыточных форм, число которых с каждым днем умножается? Имя ему . Правительство, часто обманываемое собственными служащими, никому не доверяет и полагает, что помешает – или надеется помешать – вероломству, нагромождая формальности как препоны для злокозненности и злоумышлений. Пять неудобств стали следствием этой максимы. Первое заключается в увеличении числа служащих, составляющих ныне целую армию, которой государство должно платить, которой оно платит плохо и которая превращается в скопище пиявок, высасывающих кровь из нации и из казны. Второе состоит в том, что каждая новая формальность, воздвигаемая как преграда перед мошенником, в то же самое время становится новым стеснением и новой жестокостью для человека честного. Ибо не следует воображать, что Государь и те, кто придумывает эти формальности и проекты законов сочиняет, превосходят в ловкости тысячи мошенников, которые днем и ночью только и думают о том, как эти препоны преодолеть; это тайная война, в которой находящиеся в большинстве лихоимцы всегда победу одерживают. Третье неудобство в том заключается, что начальник департамента, оскорбленный столькими формальностями, ослепленный огромным множеством деталей, которые те влекут за собой, в конце концов (как гласит немецкая пословица) за деревьями уже не видит леса. Четвертое неудобство состоит в том, что порой формальности эти противоречат одна другой и зачастую исполнить их невозможно. Но, с одной стороны, не решаются предложить их упразднить, чтобы не навлечь на себя подозрений, а с другой – машина должна работать. Как быть? Нужно обходить закон и привыкать его не уважать; так рождается теория изворотливости. Пятое неудобство есть развращенность, до которой доводит государственных чиновников тягостное ощущение, что им не доверяют. Надо обладать добродетелью поистине нерушимой, чтобы сохранять честность, когда знаешь, что государство всех мошенниками считает; и человек, который исполнял бы свой долг, если бы ему выказывали меньше недоверия, становится плутом, потому что правительство его к таковым причисляет; хочет он быть достойным того, как с ним обходятся. Доверие облагораживает человека и укрепляет в нем добродетель; недоверие иссушает его сердце, парализует его душу всю без остатка; а Священное Писание говорит: форма убивает, дух животворит. В результате, коль скоро правительство на нравственную ответственность не полагается, ответственность гражданская становится кошмаром для человека добродетельного, который видит, что его законно нажитое состояние, даже честь его зависят от чиновников, за ним надзирающих и желающих наживаться на этом надзоре, и химерой для злодея, который благодаря своей должности нажил довольно денег, чтобы свою невинность доказать. Простота форм и доверие честного надзора не исключают; напротив, только благодаря им он и возможен.