Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя

В феврале 2011 года во время слушаний перед судьей Копельман-Пардо адвокат Евы Хоффе подверг Марго Коэн перекрёстному допросу. Он спросил, в частности, может ли она вспомнить цвет книжного шкафа в квартире Хоффе на улице Спинозы.

– Нет, – ответила Коэн.

– Но если свидетельница не помнит цвет книжного шкафа, – наседал адвокат, – то как она смогла так хорошо запомнить беспорядок и кошек?

– Книжный шкаф, – ответила Коэн, – это обычное дело у екке (немецкоязычных евреев. – Прим. авт.), и я не обратила на него внимания. Но мне не часто приходилось видеть кошек на грудах документов.

«Но если свидетельница не помнит цвет книжного шкафа, – наседал адвокат, – то как она смогла так хорошо запомнить беспорядок и кошек?»

Через месяц Коэн снова привлекли к даче показаний о том, передавал ли Брод Хоффе рукописи Кафки, которые у него были.

Коэн: «Я знала, что он дарил ей подарки. Это не секрет».

Судья Копельман-Пардо: «Что он дарил ей подарки?»

Коэн: «Подарки: книги, рукописи…»

Шмулик Кассуто, назначенный судом адвокат по наследству Эстер Хоффе, утверждал, что если бы Национальная библиотека в то время считала себя будущим наследником тех, кто оставил груды своих рукописей, то Марго Коэн должна была обратиться в суд с просьбой сохранить материалы, предназначенные для библиотеки. Он также напомнил суду, что Коэн, которая встречалась с Бродом только один раз, находится не в лучшем положении, чтобы свидетельствовать о его желаниях. Коэн, по его словам, невольно ставится «в неприятное положение, ибо, по-видимому, используется как инструмент (и инструмент, плохо подготовленный) для того, чтобы переписать завещание доктора Брода». «Существует новая Германия, и Макс Брод был одним из первых, кто признал это», – сказал адвокат. «Новая Германия действительно существует, – с определённой резкостью ответила Коэн, – но это не значит, что Брод думал отправлять туда свой архив».

К июню 1983 года стало ясно, что затянувшаяся дискуссия между Эстер и Национальной библиотекой постепенно исчерпала себя. Немецкий литературовед Пауль Раабе, который в 1938–1968 годах был директором библиотеки архива Марбаха и знал Брода, в раздражении писал Эстер:

Похоже, что всё пошло так, как я боялся: вы неспособны сделать для Макса Брода не только то, что ожидают его друзья, но то, что должно было быть само собой разумеющимся даже для вас. Если вы не достигнете соглашения с Национальной библиотекой о наследстве Макса Брода, то его 100-летний юбилей пройдет незамеченным, и таким образом вы окажете Максу Броду самую худшую услугу, которую только можно оказать этому хорошему человеку. Понимая причины великого множества ваших колебаний и сомнений, я призываю вас отбросить их ради Макса Брода… Это заставило нас (Раабе и его жену. – Прим. авт.) снова встретиться с вами в Тель-Авиве. Я также почувствовал вашу беспомощность и потому по личной инициативе предложил вам свои услуги…

Я был бы рад снова поработать с вами и принять вашу сторону в борьбе с вашими трудностями. Но если вы будете всем противодействовать, то скоро останетесь в одиночестве. И это будет не только трудно для вас, но станет катастрофой для памяти Макса Брода и Кафки. Мне жаль, что приходится вам писать – и писать так открыто, – но как один из поклонников Макса Брода я должен поделиться с вами своим разочарованием, ведь мы, дорогая госпожа Хоффе, всегда находились с вами в близких личных отношениях».

Во втором письме, отправленном чуть позже в том же месяце, Раабе пишет: