Кагуляры

Как бы там ни было, финалом карьеры Филиоля как революционера-мстителя стало массовое убийство невинных соплеменников. Начал с предателей, шпионов и евреев, а закончил невинными французами.

В общем, я подумал и решил переменить своё мнение. Не так давно я называл Филиоля фашистом, но теперь полагаю, что мы с Филиолем просто не можем быть оба фашистами. Одно из двух – или я фашист, или Филиоль, потому что наши взгляды на фашизм диаметрально расходятся.

Я абсолютно убеждён, что истинный фашист просто не мог совершить того, что было совершено в Орадур-сюр-Глан. Те, кто исповедует галльский фашизм и заботится о сохранении французской нации, просто не может истреблять французов. Это просто безумие! Так что если Филиоль, этот убийца из убийц, не будет предан казни, то справедливости на этом свете вообще не существует.

* * *

Примечание публикатора

Кагуляр Жан Филиоль был заочно приговорен к смертной казни не только за кагулярские акции, но и за службу в милиции Дарнана, а также за сотрудничество с гестапо и СС, однако, насколько мне известно, французское правительство никогда не потребовало у Испании его выдачи. Филиоль долгие годы продолжал жить на испанской земле, возглавляя отделение «Лореаль».

* * *

Филиоль – не фашист! Я же ухожу из жизни не раскаявшимся фашистом. Прошу это запомнить. Собственно, я и принялся за ведение этого дневника, чтобы расставить все точки над «i».

5 февраля, ночь Мое разоблачение де Голля

Я должен непременно позаботиться о том, чтобы успеть передать мои записки адвокату. Только так они сохранятся. Если же они останутся в камере, то конечно же окажутся уничтожены, причём так тщательно, что не найдётся ни единого клочка, на котором можно будет хоть что-нибудь прочесть.

Уничтоженными мои записи могут оказаться главным образом из-за того, что я планирую изложить этой ночью – ночью накануне моего расстрела, который, как я теперь знаю совершенно точно, состоится именно 6 февраля. Так вот в эту ночь я намерен разоблачить генерала де Голля!

Возможно, кто-то из моих читателей спросит, почему я не сделал этого на суде, и я отвечу – потому что на суде мне просто не дали бы говорить. Меня обвинили бы в неуважении к правосудию, и дело слушалось бы в моё отсутствие, а пропустить процесс, на котором меня должны были приговорить к смертной казни, я никак не мог. Такие события не повторяются, знаете ли.

Ну а теперь никто не заткнёт мне рот. Мне уже нечего терять, совершенно нечего, поэтому я скажу всё, но начну издалека. Я могу позволить себе начать так, потому что не опасаюсь, что меня кто-нибудь перебьёт. Когда мы этого опасаемся, то стремимся сказать всё самое главное в первую очередь, а разные детали оставляем напоследок. Я же начну с одной детали, очень любопытной…

Был такой человек, заклятый враг французского фашизма и фашизма вообще – Жорж Мандель. Настоящая его фамилия Ротшильд, хотя он совсем не из рода знаменитых банкиров – его отец был портным – но это не важно, а важно то, что совсем не зря Черчилль, этот спесивый толстяк, окрестил Манделя «самым первым участником Сопротивления».

В том же духе высказывался и твердолобый социалист Леон Блюм, хотя не особо сочувствовал Манделю, всегда стоявшему на страже правых сил Третьей республики. Пусть Мандель подобно Блюму принадлежал к проклятому еврейскому племени, но их политические взгляды очень мало сходились меж собой. Главное же, что я хочу сказать, так это то, что, по мнению многих, именно Мандель стал у нас первым, кто заговорил о необходимости борьбы с немецкими фашистами. Разумеется, он и с французскими призывал бороться, потому я и называю этого человека заклятым врагом.

Врага можно ненавидеть и в то же время уважать, поэтому я должен отметить, что Мандель был личностью сильной и решительной, и это смотрелось особенно выигрышно на фоне тогдашнего французского правительства – гнилого, продажного, трусливого. Это было правительство коллаборационистов во главе с Петеном, и вы думаете, что я как человек, которого осудили по обвинению в коллаборационизме и завтра расстреляют, должен бы им сочувствовать. Нет! Никакого сочувствия у меня нет ни к Петену, ни к его министрам, многие из которых не были ориентированы прогермански, но из-за слабости характера и полного отсутствия принципов приняли линию поведения, предложенную Петеном.