Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне

Большую часть времени физическое и психическое здоровье Вильгельма было далеко от хорошего. Взгляды, которые он высказывал до того, как началась война, ясно показывают, что он не испытывал непоколебимой уверенности в победе. Старый друг, проведший с ним много времени в первые дни августа, признался, что никогда не видел такого встревоженного, трагичного лица. Другой свидетель, видевший, как кайзер покидал службу о заступничестве двумя днями позже, отметил, что его лицо изменилось до неузнаваемости; оно застыло, словно жизнь покинула его. «Это был человек, мир которого рухнул, и он ощущал предчувствие надвигающейся катастрофы». Говорят, что его видели в слезах во многих церквях Рейнской области, где он часами молился. В марте 1916 года он сказал в личной беседе: «Никто не должен это говорить, да и я ни за что не признаюсь в этом Фалькенхайну, но эта война закончится не великой победой». Его штаб считал своим долгом убедить императора, что имеются все возможности для хорошего исхода. Генерал фон Плессен утверждал, что у кайзера необходимо поддерживать хорошее настроение любой ценой. Но даже без посторонней помощи переменчивый характер кайзера не позволял ему постоянно находиться в пессимистическом настроении. Когда поступали хорошие новости, он моментально приходил в возбужденное состояние и принимался ожидать только хорошего – как, собственно, и весь германский народ. Более того, самой очевидной прерогативой, оставшейся кайзеру, было вселение в окружающих чувства уверенности, и эту задачу он выполнял до самого конца, появляясь на публике. Таким образом, он сбивал с толку не только пессимистов, которые считали, что он демонстрирует незнание истинной ситуации, но и тех, кто считал своим долгом мыслить так же, как правитель. Тем не менее необходимость постоянно держать лицо, так же как и напряжение, связанное с частым переходом от одной крайности к другой, сказались на его нервной системе. В 1915 году Тирпиц, пребывавший в ярости из-за того, что война, по его мнению, ведется недостаточно энергично, предложил объявить кайзера временно не способным править, и, хотя личный врач Вильгельма отказался участвовать в этом действе, налицо было достаточно симптомов, чтобы предложение не было отвергнуто другими. Двумя годами позже тот же доктор заговорил о возможности нервного срыва у Вильгельма, который является «очень нервным человеком, но до войны у нас о нем было совсем другое впечатление».

Отношение кайзера к войне демонстрировало ту же переменчивую непоследовательность, что и к другим вещам. В 1918 году Баллин считал, что Вильгельм измотан войной, которая «абсолютно чужда ему по духу». Сам кайзер однажды сказал, что, будь он командиром субмарины, ни за что не выпустил бы торпеду по кораблю, если бы знал, что на борту есть женщины и дети. В другом случае он заявил, что провел бессонную ночь, мучаясь мыслью, что именно он втянул несчастный немецкий народ, который уже и без того принес такие огромные жертвы, в новую войну с Америкой. Он первое время сопротивлялся воздушным налетам на Лондон, но потом согласился при условии, что их целями будут только военные. В то же время в первые дни войны он наслаждался, слушая рассказы о горах трупов высотой шесть футов и вахмистре, убившем двадцать семь французов сорока пятью выстрелами. Фразы вроде «Пленных не брать!» или «Убейте столько свиней, сколько сможете» часто слетали с его губ. Однажды он сказал: «Когда дело дойдет до резания горла, Вильсон должен первым перерезать горло себе». Через пять месяцев после перемирия он еще говорил: «Мы знаем свою цель, курки наших ружей взведены, предателей – к стенке». Для кайзера быть сильным человеком – значило играть роль, но этой игре он отдавался со всей своей энергией. А его выступления были таковы, что у пропаганды союзников всегда была пища.

Пренебрежение кайзера гражданскими делами стало проще после решения партий в начале войны установить «мир в крепости» (Burgfrieden). Социал-демократы опровергли все страхи, которые так долго преследовали внутреннюю политику Германии, решением голосовать в рейхстаге за военные кредиты, поскольку Германия должна быть защищена от армии вторжения властолюбивого царя. Даже четырнадцать депутатов, которые были против этого решения на партийном съезде, изменили свою позицию в палате. Вместо того чтобы призвать к ответу руководство страны, которое втянуло Германию, имеющую только одного союзника, в войну против трех мировых держав, шесть миллионов солдат против десяти миллионов, население приветствовало начало войны с энтузиазмом, и рейхстаг ничего не изменил. Burgfrieden поощрял заблуждения не только о прошлом. Правые и левые продолжали по-разному представлять, что будет после окончания войны, причем их представления различались так же сильно, как и раньше. Чтобы не допустить лобового столкновения относительно целей войны, Бетман принял решение бойкотировать все официальные обсуждения по этому вопросу.