«Вполне естественно, что в самой большой в истории коалиционной войне солдаты и государственные деятели имеют разные взгляды как на цели войны, так и на способы их достижения. Это старое и знакомое явление, которое меня совершенно не удивляет. Ваше право и обязанность – высказывать свои взгляды. Но государственный деятель также обязан излагать мне свой подход к проблеме… Я показал ваше письмо канцлеру и прилагаю меморандум с изложением его взглядов. Лично я с ними согласен и не сомневаюсь: вы и генерал Людендорф почувствуете, что эти взгляды положат конец вашим колебаниям и позволят вам целиком посвятить себя ведению военных действий… Могу обещать, мой дорогой фельдмаршал, вы всегда найдете во мне готового слушателя, и последнее, что мне необходимо, – остаться без ваших ценных советов».
На какое-то время полубогам (так в народе называли генералов) пришлось уступить, но сделали они это с большой неохотой. Не добившись увольнения Кюльмана, они принялись настаивать на увольнении преданного кайзеру Валентини, которого объявили ответственным за сдвиг правительства влево. Разъяренный Вильгельм захлопнул дверь перед лицом Гинденбурга, заявив: «Я не нуждаюсь в ваших отеческих советах». А Людендорфа он назвал преступником, которому больше никогда не подаст руки. Но Валентини выразил готовность принести себя в жертву, чтобы облегчить положение своего хозяина. Его сменил фон Берг, реакционер до мозга костей, влияние которого в последующие месяцы было практически целиком неблагоприятным. По его подсказке заметки Вильгельма на полях стали состоять исключительно из «непрерывного бряцания оружием, презрения к дипломатам и антисемитизма». Как заметил наблюдатель, Германия достигла момента, когда члены личной свиты кайзера диктовали ему столько же, сколько министры правительства.
Позже, во время брест-литовских переговоров, Вильгельм, опасаясь большевистской угрозы своей жизни и пойдя навстречу эстонским землевладельцам, велел Кюльману дать русским двадцать четыре часа на полный отказ от любых претензий на балтийские провинции. Но когда Кюльман тактично запротестовал, Вильгельм не стал настаивать. А когда Троцкий сформулировал свой знаменитый парадокс – «ни мира ни войны», – кайзер принял сторону Верховного командования и военные действия были возобновлены. Кюльман сказал, что не мог игнорировать взгляды Верховного командования на такой вопрос, иначе ему пришлось бы взять на себя личную ответственность за исход войны. Но это вовсе не оправдывает энтузиазм, с которым эти взгляды были приняты. Он назвал Брест-Литовский мир «одной из величайших побед в истории, важность которой будет оценена только нашими внуками». Хотя он почти одновременно возложил вину за кровь, проливаемую на востоке, на «небрежность наших переговоров в Брест-Литовске».
Верховное командование было поставлено в тупик новым видом соперничества, и на его долю выпала судьба, описанная в псалме 105: 15: «И он исполнил прошение их, но послал язву на душу их». Хотя была занята вся Украина, имело место вторжение в Финляндию, Севастополь и Баку, немцы получили только 42 000 вагонов зерна, и процессом его вывоза было занято около миллиона человек. Открытость дипломатии большевиков и финальный отказ спорить относительно германских условий, прежде чем их принять, оставили всех в убеждении, что мир принесен на острие штыка. Тактика Троцкого заставила Кюльмана обнаружить, что термин «без аннексий» трактовался как признание «содействия» самоопределению. Большевистские принципы, которые немцы с таким презрением отвергали, на самом деле принесли им более благоприятный мир, чем тот, подчинение которому они считали неизбежным. Но их шанс получить мир увеличился бы, если бы они были готовы рассмотреть компромисс. Пока они были настроены на победу, им надо было не только вести завоевания на западе, но также прорвать блокаду, а это они могли сделать, только имея снабжение из России. Они должны были рисковать ради высоких ставок, потому что их политические требования не были бы выполнены, окажись ставки низкими.