Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне

Кронпринц был не только либерал, но также убежденный националист. Он имел обыкновение показывать своему сыну, в качестве поощрения, книгу средневековой имперской символики с цветными иллюстрациями и описаниями коронационной церемонии в Ахене. В конце он всегда повторял: «Мы должны это вернуть. Могущество империи должно быть восстановлено, и имперская корона обязана снова обрести утраченный блеск. Необходимо вернуть Барбароссу из его горной пещеры. Он также являлся несомненным централистом, после 1866 года считавшим мелких германских принцев главным препятствием к единству Германии. Утверждают, что однажды он сравнил их с «осами с одним оторванным крылом – пока они могут ползать, они могут и жалить». Соответственно, после победы при Кёнигграце (в которую он внес немалый вклад), благодаря великодушию Бисмарка, настаивавшего на немедленном мире с Австрией, оппозиция Фрица стала более умеренной. Мера, согласно которой военный бюджет составлялся в Северогерманской конфедерации (и армейский кризис 1862 года тем самым был ликвидирован), была принята при его активном посредничестве. В 1870 году он возглавил южногерманские армии, и сделал это с достоинством (хотя после войны отказался от денежного гранта на основании того, что не имел реальной ответственности). Имели место столкновения между ним и Бисмарком относительно способов ведения войны и метода возрождения империи. В последнем ему принадлежала главная роль, особенно в преодолении сопротивления отца, который утверждал, что получить титул германского императора, все равно что майору приказать называть его исполняющим обязанности подполковника. Тем не менее кронпринц имел сомнения относительно избранных средств и записал в своем дневнике: «Бисмарк сделал нас великими и могучими, но лишил нас друзей, симпатий мира и чистой совести». «Я до сих пор придерживаюсь убеждения, что Германия может прибегать к моральным завоеваниям, не кровью и мечом, а демонстрацией величия своего дела». Он описывал имперскую конституцию как «искусно придуманный хаос». Так же как его родственник, великий герцог Баденский, он был против аннексии франкоговорящих территорий.

Кронпринцесса негодовала из-за того, что Англия не оказала Пруссии надлежащей поддержки, и поссорилась с братом, который не делал тайны из своей симпатии Франции. Она занималась организацией больниц, но не нашла общего языка с медицинским начальством и потому не получила должного признания. Когда она, по слухам, пыталась задержать вход победоносных войск в Берлин, Бисмарк сказал, что, поскольку брак и королевство вместе – абсурд и поскольку Германии необходимо королевство, браку придется уступить. Только на практике он все же не попытался довести дело до разрушения брака, хотя отношения между ним и кронпринцессой оставались непримиримыми. Кронпринц и принцесса разделяли взгляды прогрессивной партии, и Бисмарка преследовал страх, что, если старый император (которому было уже около семидесяти) умрет, они выберут канцлера из прогрессистов. Он старался не допустить такого развития событий, всячески ограждая кронпринца от приобретения влияния, и использовал все средства, чтобы сделать его непопулярным. Кронпринцесса, по утверждению ее матери, в религии придерживалась взглядов Ренана и, должно быть, симпатизировала Kulturkampf, но этого было недостаточно, чтобы зарыть топор войны. Ее письма матери были полны разочарованных тирад, касающихся системы, жалоб на интриги и обвинений в адрес ее и супруга. В 1881 году она писала: «Интересно, почему Бисмарк не скажет прямо: „Пока я жив, конституция и корона будут оставаться в подвешенном состоянии“, потому что именно таково состоянии дел», что было бы правдой, только если бы конституция имела форму, которую принцесса желала ей придать. Реальная ситуация отражалась в двух следующих фразах: «Мне не нравится такое положение вещей, но большинство пруссаков и консерваторов оно устраивает» и «наша богатая буржуазия труслива». Кронпринцесса и ее супруг неизбежно оказались в затруднительном положении, типичном для оппозиционных лидеров в процветающие времена: им оставалось только надеяться, что все пойдет не так.