Кайзеры

Уже при преемнике Каприви на посту канцлера, князе Хлодвиге Гогенлоэ-Шиллингхфюрсте, который уже понемногу начинал выживать из ума от старости, Вильгельму удалось сменить последних министров, пытавшихся действовать самостоятельно. Удобный, покладистый канцлер, к тому же еще дядюшка императрицы, с удовольствием получал из придворной кассы секретное дополнительное жалование размером 120 000 марок в год и был совершенно не склонен ставить под угрозу столь теплое местечко. Он согласился на замену военного министра Бронзарта фон Шеллелдорфа на Генриха фон Гослера лишь после того, как тот клятвенно пообещал, что будет «всего лишь генералом своего императора». В 1897 году Гоген лоз спокойно принял отставку самых талантливых советников: Маршалла фон Биберштайна, Беттихера и адмирала Хольмана. С этого времени и до самой своей отставки в октябре 1900 года старый князь, по его же собственным слотам, был только «марионеткой» и «вывеской».

Таким образом, за первые 10 лет правления Вильгельма II соотношение сил между короной и людьми в правительстве, которые несли ответственность по конституции, радикально изменилось. Бисмарк правил фактически единолично, хотя в пропагандистских целях постоянно выпячивал вперед фигуру монарха — теперь же единолично правил император, а канцлер и министры превратились в простых исполнителей его воли. В 1899 году баденский наблюдатель Ойген фон Ягеман констатировал, что положение министров «по сравнению с прошлыми временами полностью изменилось». «Теперь, — писал он, — на место самостоятельных, влиятельных советников пришли чисто исполнительные органы, лишь повинующиеся высшей воле и решениям, которые могут быть приняты без их советов и даже вопреки их советам». Он далее писал, что министры теперь являются скорее чем-то вроде исполнительных секретарей, нежели советниками монарха, наделенными конституционными правами. Символично, что Вильгельм II даже лишил своих министров права подавать прошения об отставке: «он не желает, чтобы впредь такие прошения подавались по собственной инициативе, при необходимости он сам сообщит, что время для отставки уже наступило».

Поэтому заявление Вильгельма II, которым он сопроводил назначение своего третьего канцлера («Бюлов будет моим Бисмарком!»), не могло не прозвучать как издевательство, ибо Бернгард фон Бюлов должен был пообещать, что он будет совсем не таким канцлером, как трое его предшественников. Бисмарк был могущественным министром, а Каприви и Гогенлоэ, как представители «правительства» и даже в какой-то степени парламента, все еще ощущали некоторую противопоставленность императору. С Бюловым вводилась уже совершенно иная система правления, ибо Бюлов рассматривал себя исключительно «как исполнительный инструмент Его Величества, до определенной степени как начальник его политического штаба». Еще 23 июля 1896 года он писал: «С моим приходом начался бы период настоящей личной власти в хорошем смысле итого слова».

Бюлов понимал, по каким законам он занял вначале пост государственного секретаря в министерстве иностранных дел, а затем и пост имперского канцлера. Он не вспоминал о самостоятельности и ответственности, с которой эти посты должны были быть связаны, в будущем все должно было опираться на «высочайшее доверие». Поддержка императора позволяла ему полностью держать в своих руках государственный аппарат, по меньшей мере в гражданской сфере, но для того, чтобы и дальше пользоваться этой поддержкой, он обязан был ежедневно и ежечасно его «обрабатывать». «Если мне не удастся поддерживать постоянный (устный и письменный) контакт с Его Величеством, то постепенно достигнутый с таким трудом status quo расползется по швам», — признавался он в 1897 году. Бюлов, кроме того, прекрасно понимал, что он просто не имеет нрава на противоречия с монархом. «Предлагать Его Императорскому Величеству нечто такое, что не сможет принести Его же Величеству конкретного успеха, было бы с моей стороны безумием, и я не могу считать такие действия полезными» (Rohl/Sombart, 223, 227) — в этом он однажды открыто признался Гольштейну, полностью раскрывая свою систему. Из канцлера империи он превратился в придворного, готового записывать высочайшие «приказы» даже на манжетах, лишь бы их, не дан Бог, не забыть. О том, что долг первого советника монарха состоит в том, чтобы отстаивать верные решения и бороться против принятия неверных, в этой обстановке тотального оппортунизма все как-то забыли.