Советское переустройство музеев в значительной степени затронуло не только коллекции, но и их хранителей. На рубеже 1920–1930-х гг. начинаются проверки личного состава музеев. «Старые специалисты не просто изгонялись с работы – против некоторых из них были выдвинуты обвинения в контрреволюционной деятельности, и они были осуждены к заключению…» (75). Сводных данных о смене музейных кадров, как указывают исследователи, нет, но, например, известно, что в Историческом музее в Москве был ликвидирован целый общеисторический отдел, в Академии материальной культуры в Ленинграде уволено 60 сотрудников… В этом отношении особенно показательна история Эрмитажа, описанная М. Б. Пиотровским в книге «Мой Эрмитаж». Действовавшая в музее рабоче-крестьянская инспекция без лишних объяснений объявляла профессионально непригодными специалистов с неподходящим классовым происхождением. «Мы должны черпать наши кадры из самой гущи народных масс, из среды рабочих и крестьян, по примеру культармейцев мы должны иметь музармейцев», – призывал под аплодисменты делегатов один из ораторов Первого музейного съезда (76).
«На самом деле в Эрмитаже всегда было много людей из всех страт высших слоев России, – отмечает М. Б. Пиотровский. – Немцы, начинавшие русскую науку, французы, потомки джучидов, рюриковичи и остзейские дворяне… В лагеря и ссылки ушли многие подававшие надежды и активные в науке люди» (77). По воспоминаниям современников, уволенные из музея уже не могли найти работу по специальности и обрести достойный социальный статус. В. А. Эйферт, руководивший ГМИИ им. А. С. Пушкина в 1936–1939 гг., в Карагандинской области, куда он был выслан из Москвы в 1941 г. как немец по национальности, работал в совхозе, на обогатительной фабрике, был бухгалтером в сельпо, заведовал «красным уголком»…
Вынужденный разрыв с музеем был совершенно невосполним в жизни тех, кто связал с ним судьбу. Снятый с должности директора из-за конфликта с «центром» в 1951 г. «герой и символ блокадного мужества» академик Орбели «еще долго жил около Эрмитажа, но никогда в него более не заходил» (78).
Перенос столицы в Москву оставил Эрмитаж и другие крупные ленинградские собрания с «монархическим прошлым» на периферии внимания советских властей. По свидетельству М. Б. Пиотровского, никто из высших руководителей СССР так и не посетил музей официально. Обязанность репрезентации советской истории и современности была возложена преимущественно на московские музеи. Особым случаем в этом ряду может все же считаться приостановка на несколько лет деятельности музея классического искусства в связи с использованием его здания в сугубо политических целях.
Речь идет о выставке «Подарки Сталину», которая в 1949 г., помимо Центрального музея Революции, была развернута также в ГМИИ им. А. С. Пушкина на Волхонке. В соответствии с внезапно полученным предписанием, в течение 48 часов была полностью демонтирована постоянная экспозиция музея, составлявшая не менее полутора тысяч слепков и картин. Классический портик здания был закрыт гигантскими портретами советских руководителей, а залы буквально ломились от бесчисленного количества ваз, национальных костюмов, письменных приборов, курительных трубок всех видов… По некоторым данным, выставка должна была стать подготовкой к устройству музея Сталина в здании Дворца Советов напротив музея, к строительству которого партийное руководство СССР намеревалось вновь приступить после окончания войны.
Фрагмент убранства Янтарной комнаты, похищенной нацистами из Большого Царскосельского дворца и воссозданной российскими реставраторами
Вторая мировая война нанесла большинству европейских музеев трудно восполнимый урон. В качестве победителя в войне СССР прибег к практике так называемой
Тема реституции произведений искусства со времен военных походов Наполеона и империалистических завоеваний XIX в. остается одной из самых сложных в международном праве. Она затрагивает интересы крупнейших музеев Европы, оказавшихся пристанищем военных трофеев своих государств.