Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

А остальное? Например, существует направление, в котором сюжеты берут из газетных заголовков. Ну хорошо, может быть, этот подраздел почти совсем пришел в упадок из-за третьесортных книжонок и фильмов, в погоне за сенсацией лишь слегка маскирующих текущие события. Может быть, нам лучше отнести к разновидности художественной литературы истории, вырванные с последних полос газет. Сюда, пожалуй, можно отнести почти все, написанное Фицджеральдом. Хотя история брака Скотта и Зельды часто читается как роман – написанный романистом, увы, не знакомым с ограничениями и декорумом, – и хотя настоящий романист пользуется событиями и ситуациями из личной жизни, истинным двигателем романа является способность делать наблюдения об обществе своего времени. «Гэтсби» вовсе не автобиографичен, однако он рисует знакомых автору людей и типы представителей состоятельного общества 1920-х годов. «Ночь нежна» (1934) создавалась при великодушной помощи Джеральда и Сары Мерфи, которые во многих отношениях послужили моделями Дика и Николь Дайвер; немного помогли Скотт и Зельда, особенно там, где показан катастрофический конец блестящей эпохи; а больше всего помогла сама та эпоха. Фицджеральд обладал способностью пристально наблюдать за своим миром; даже будучи совершенно пьяным, мог встраивать свои ошибки и промахи в конструкцию повествования, и это лучшее доказательство его художественных способностей. А то, что он написал так мало романов, доказывает, как глубоко он был укоренен в мире, который так едко критиковал.

Почти все наши великие писатели пристально наблюдали за общественной сценой. Марк Твен, возможно, и сказал, что любая библиотека без Джейн Остин – хорошая библиотека, даже если в ней нет других книг, но и он, и Остин обладают кое-какими – ну хорошо, некоторыми – важными способностями. А самая важная из них – это способность подмечать недостатки общества. И это забавно. Я почти не сомневаюсь, что на своем веку Твен видел не так уж много сиамских близнецов, а вот с рабством и расизмом он был знаком не понаслышке. Когда он только еще начинал писать «Необыкновенных близнецов» (Those Extraordinary Twins), роман, который потом назвал «экстравагантной сказкой», то хотел лишь рассказать сказку, которая пришла ему в голову, когда в Европе он увидел таких близнецов-итальянцев. Однако в повествовании появились новые герои, и его замысел совершенно преобразился. Почему так получилось? Потому что, несмотря на свои, подчас очень прихотливые, вкусы, Твен – реалист. Ему нет равных в критическом осмыслении окружающего мира, в безжалостной критике его недостатков. Именно это он и делает, рассказывая о сросшихся детях и ужасных последствиях этого несчастья. Ребенка-раба воспитывают как белого, но деньги и привилегии делают его жестоким себялюбцем, и он заканчивает ограблением и убийством. Белого ребенка, место которого он занимает, обстоятельства жизни и воспитание делают порядочным и трудолюбивым, но он совершенно неграмотен и изъясняется на диалекте южных рабов; вернувшись наконец туда, где он родился, этот человек так и не вписывается в обстановку. В каждом очередном своем романе Твен все безжалостнее разит высокомерие и притворство Америки девятнадцатого века.

А что же Остин? Когда-то Твен написал Джозефу Твитчеллу: «Каждый раз, когда я читаю “Гордость и предубеждение”, мне хочется вырыть ее из могилы и отлупцевать ее же собственной большеберцовой костью», но, по идее, он должен был бы питать к ней более теплые чувства. И она безжалостна к высокомерию и притворству своего времени, совершенно непохожего на время Твена. И она с огромной радостью клеймит человеческую глупость, будь то необдуманные манипуляции Эммы Вудхаус, романтические выверты женской части семейства Беннет или снобизм и классовая ограниченность второстепенных персонажей. Можно предположить, что Твен мог бы потеплее относиться к «Гордости и предубеждению» хотя бы из-за того, как в нем показан надутый священник, кузен мистер Коллинз, карабкающийся вверх по общественной лестнице. Он, конечно, не герцог и не король, но ушел от них совсем недалеко.