Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

Тех из вас, кто достиг определенного возраста, я попрошу обратить внимание на три года – 1966, 1969 и 1970-й – и, пока вы это делаете, припомнить, что тогда смерть романа не только была самоуверенно предсказана, но и объявлена решенным вопросом. Смерть, смерть, смерть. И никакого будущего. Человечество движется вперед, оставляя за собой «печатно-ориентированных недоделков». Помните? Те из вас, кто не болтался в те времена между Монтереем и штатом Кентукки, должны поверить на слово нам, старикам. Несколько лет назад одна знакомая сказала мне, что в 1966 году не могла пройти по кампусу, не завидев кого-нибудь с «Волхвом» в руках. Через три года то же самое происходило с «Любовницей французского лейтенанта», который шел первым номером в списке бестселлеров. В то десятилетие было очень хорошо быть Джоном Фаулзом. А потом, в 1970 году, поднялась гигантская волна и со звуком «бум» обрушилась на наши берега. «Бум» – так стали называть молодых львов из южной части нашего полушария, о которых тогда заговорили везде и которые сделали роман чем-то совершенно новым и чудесным. Магический реализм прибыл к нам в английских переводах (дай Бог здоровья Грегори Рабассе) и на своем новом языке был назван «Сто лет одиночества». От них некуда да и незачем было деваться. Эта волна поднималась все 1960-е годы, когда появились «Край безоблачной ясности» (1959), «Смерть Артемио Круса» (1962) Карлоса Фуэнтеса и совершенно ни на что не похожая «Игра в классики» (1963, в английском переводе – 1966) Хулио Кортасара. Бразилец Жоржи Амаду начал писать так намного раньше, еще в 1930-е годы; его «Габриэла, гвоздика и корица» вышла в английском переводе в 1962 году, «Дона Флор и два ее мужа» – в 1969-м. Правда, бывает так, что вокруг одного события кристаллизуется целый тренд или направление; и вот как раз «бум» кристаллизовался вокруг блестящего романа Габриеля Гарсии Маркеса.

Но вернемся к тем нашим трем годам и трем книгам. Что у них общего? Я уверен, что многое, в том числе удивительные события, мастерски написанная проза, на что мы обращаем внимание очень редко, и великолепный исторический анализ, но лично я выделяю экзотичность. Нам никогда не представится возможность стать Николасом Эрфе, преподавать английский мальчишкам на греческом острове, свести удивительное знакомство с загадочным человеком, ставящим живую психодраму для нашей же пользы, или Чарльзом Смитсоном, праздным джентльменом-викторианцем с современными экзистенциалистскими запросами, или любым из членов сказочного семейства Буэндия, проживающего в прибрежном колумбийском городке Макондо, этом микрокосме постколониальной Южной Америки. Это вам не игрушки. Когда Николас сбит с толку, мы оказываемся рядом с ним и тоже ничего не понимаем. Мы цепенеем от его оплошностей, его чудовищного обращения с женщинами (мне всегда интересно, как женщины воспринимают его, и их ответы меня никогда полностью не удовлетворяли).

Фильмы и телевидение позволяют нам проживать жизни других людей, как свои или будто подсматривая, как они разворачиваются у нас на глазах. Но в романе мы можем стать его героями, можем внутренне отождествить себя с человеком, жизнь которого радикально отличается от нашей. Лучше всего, когда все позади, когда Гек бежит на индейские территории или Элизабет выходит за мистера Дарси, когда мы снова становимся самими собой, слегка или глубоко измененные приобретенным опытом, обогащенные новыми наблюдениями, но все-таки узнаваемыми, снова теми же. Своей привлекательностью роман обязан среди прочего способности вовлекать нас в незнакомые пространства и невероятные жизни, позволять нам хотя бы ненадолго стать теми, кем мы не являемся.