Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Несмотря на отдельные успехи, работа в области глобальных проблем стала замирать, да и финансирование стало совсем иным. А тут еще сильно осложнились мои отношения с Дородницыным, и я понял, что мне необходимо расстаться с институтом, в котором я проработал больше тридцати лет. Постановление о статусе советников, позволявшее членам академии при уходе в отставку сохранять свою заработную плату, решало тогда все проблемы финансового плана: я мог, сидя дома и не думая о заработке, заниматься теми научными вопросами, которые меня интересовали.

Я понимал, что вступаю в новый период жизни, организация которой будет совершенно не похожа ни на что предыдущее. И, честно говоря, я его побаивался, побаивался изменения своего служебного и общественного статуса. Во всяком случае, не без волнения я передал Президенту Академии Г. И. Марчуку мое заявление об отставке. Я очень благодарен жене, которая меня поддержала в трудном решении. Теперь я понимаю, что это был единственный выход из того тупика, в котором я очутился в восемьдесят пятом году.

Мне шел шестьдесят восьмой год, но я себя чувствовал вполне работоспособным. Более того, у меня была целая программа, основные контуры которой я наметил еще в начале семидесятых годов. Но в нее приходилось вносить принципиальные изменения, поскольку она была рассчитана на целый коллектив, на проведение множества компьютерных экспериментов, а теперь я лишался и коллектива, и самой возможности использовать большую вычислительную машину. Рассчитывать я мог только на себя.

В отставке

Переход на положение «надомника» оказался более безболезненным, чем я ожидал. По существу, я был к нему почти подготовлен. Последние годы я жил все время некой двойной жизнью. С одной стороны, был большой коллектив, которым я занимался, получая от этого немалое удовлетворение. Тем более что его научные дела шли совсем не плохо. Но была и своя интимно-научная жизнь. Именно интимная, о которой мало кто знал. Она имела свою собственную логику и свои собственные ценности.

Развивалась эта внутренняя жизнь по каким-то своим законам, имела действительно собственную логику, которую я мог контролировать в очень малой степени. На ее развитие могли оказывать влияние самые неожиданные обстоятельства. Но лишь те, которые оказывались в каком-то определенном канале, и его я не умел предсказать заранее. Возникал какой-то особый духовный мир, своя ментальность, порой мало мне понятная. Вот несколько, казалось бы, не очень связанных фрагментов, которые привели к тому, что жизнь осталась напряженной и заполненной делом и после моего ухода в отставку. Не менее чем тогда, когда я активно работал в Вычислительном центре.

Не знаю почему, но еще в юности у меня сложились очень добрые отношения с моим бывшим университетским профессором А. Г. Курошем. Один летний отпуск пятьдесят восьмого года мы даже провели вместе в туристском лагере на Карпатах. Александр Геннадиевич был родом из Смоленска, знал корни моей семьи и всегда проявлял ко мне внимание, хотя мои интересы были очень далеки от его алгебры. Уже будучи профессором, я познакомился у него в кабинете с одним из его докторантов, будущим академиком В. М. Глушковым, который после успешной защиты докторской диссертации переехал в Киев и возглавил Институт кибернетики.

Мы с Глушковым сошлись во взглядах по многим вопросам, гуляли вместе, сначала по Нескучному саду, а затем по Голосеевскому лесу. Много говорили, обсуждали разные планы. Он познакомил меня со своими молодыми сотрудниками Михалевичем, Пшеничным, Ермольевым и многими другими. Почти у всех из этой киевской компании я потом, с легкой руки Виктора Михайловича, оппонировал их докторские диссертации. Глушков был очень умным и, я бы сказал, даже блестящим человеком. Мне с ним было интересно. Что касается математики, то наши взгляды были достаточно близки. Но в одном пункте мы с Глушковым расходились, причем расхождения носили глубоко принципиальный характер.

У Виктора Михайловича было ярко выраженное технократическое мышление. В одной из своих статей он даже написал о том, что как только в стране будет тысяча или десять тысяч электронных машин – число в этом утверждении роли не играет – все вопросы управления и порядка в стране могут быть решены. Далее он полагал важнейшей проблемой оптимизацию принимаемых решений в экономике и управлении производством. У него в институте возникла под руководством Михалевича довольно сильная группа специалистов по методам оптимизации. С этими людьми у меня сложились самые добрые отношения.

Я в те годы также много занимался методами отыскания оптимальных решений в задачах, которые возникали в технике. Мы проводили совместные семинары и летние школы. И это сотрудничество было взаимополезным. Но мне казалось совершенно неуместным отождествлять технику и экономику, в которой главной персоной был человек, где электронная машина, как бы она ни была важна и совершенна, играла все-таки только вспомогательную роль.