Высшие слои нечасто готовы выступать против власти одновременно с низшими. Малиа приводит в своей книге как конкретные исторические примеры успешных революций, сплотивших различные группы интересов, так и примеры революций, провалившихся по причине раздробленности революционных сил. Яркий пример провала – это, в частности, германская реформация XVI века, когда крестьяне под руководством Томаса Мюнцера поднялись на борьбу, но не были поддержаны другими группами, поднятыми на реформацию Мартином Лютером. Взбунтовавшихся крестьян консервативные силы опасались даже больше, чем католических имперских властей, с которыми боролись. А, скажем, в русской революции ХХ века было все совсем по-другому: «кадеты придерживались гибельной политики „слева нет врагов“ в отношении революционеров-террористов» [Там же: 311]. В конечном счете самые разные группы интересов легко отказались от самодержавия в 1917 году, и дальше революцию было уже не остановить. Радикалы смогли уничтожить всех соперников, не нашедших возможности объединиться, и рвались вперед до тех пор, пока сталинизм не нашел возможности уничтожить их самих.
Сад, нефть или озеро?
Суть проблемы, которой посвящена книга американского социолога Чарльза Тилли «Борьба и демократия в Европе, 1650–2000 гг.» (М.: Изд. дом ВШЭ, 2010) можно, наверное, выразить одной краткой фразой из первой главы. «Пока Франция давала уроки революции, Англия давала уроки демократии» [Тилли 2010: 8]. И впрямь, с конца XVIII по конец XIX века французы сотворили четыре разрушительных революции. А у англичан в эту же эпоху осуществлялось постепенное расширение избирательных прав населения.
Наши отечественные авторы часто смотрят на Запад как на единое целое, стеная по поводу безнадежного отставания России от Европы. Подобный подход хорош только для ламентаций, но не для серьезного анализа и не для размышлений о том, как нам из отставания выбираться. Историческая социология в США и ряде ведущих европейских государств работает принципиально по-другому. Специалисты там хорошо знают, насколько исторический путь одних стран, ставших ныне успешными, был непохож на путь других стран, столь же преуспевающих. У одних он был довольно тернист, у других – сравнительно гладок. Задача науки состоит в том, чтобы понять, в чем причины различий и можно ли использовать исторический опыт для содействия сравнительно гладкому пути модернизации у нас.
Демократия, согласно мнению Тилли, возникает в результате борьбы. Различные борющиеся стороны, скорее всего, даже не ставят себе задачи демократизации. Они стремятся усилиться, а для этого вступают в альянсы. Например, различные представители элиты могут искать поддержки в борющихся за свои права низах. В известном смысле можно сказать, что демократия возникает случайно. Не потому, что ее хотели, а потому, что логика альянсов заставляла сильных мира сего предоставлять права широким народным массам.
Однако альянсы эти возникали по-разному в зависимости от конкретных условий, сложившихся в той или иной стране в то или иное время. Поэтому не существует какого-то единого закона или единого рецепта всеобщей демократизации. К ней могут вести разные пути.
Благоприятствующие демократизации обстоятельства существенно меняются от эпохи к эпохе и от региона к региону, являясь производными от предшествующей истории, международной обстановки, моделей политической организации и господствующих социальных отношений [Там же: 15].
Демократия – не месторождение нефти, которое может сформироваться только в очень специфических условиях за века или даже за тысячелетия. Но демократия – и не сад, который опытные садоводы создают за короткое время в любой среде. Скорее она напоминает озеро, крупный водный объект, окруженный сушей. Озера образуются по-разному – в результате заполнения оставленных ледником впадин или вулканических кратеров, возникновения преград на реках, целенаправленных человеческих действий и т. д. [Там же: 55].