Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии

Вот действительный порядок событий: новшества в технологии книгопечатания, массовый выпуск книг, распространение грамотности и популярность романов предшествовали гуманитарным реформам XVIII столетия [Там же: 236].

Таким образом, Стивену Пинкеру удалось увязать в единую интеллектуальную конструкцию многие исторические процессы и вскрыть причины снижения насилия. Но книга «Лучшее в нас» важна не только потому, что она прочищает мозги, разоблачая мифы о нарастании жестокости. Она представляет собой еще и важное руководство к действию. Если мы хотим, чтобы насилие и дальше отступало, за это обязательно надо бороться. Требуется отвергнуть два популярных у нас подхода. Во-первых, пессимистический, – согласно которому усилия, направленные на процесс цивилизации, бесполезны, поскольку мир все больше сходит с ума. А во-вторых, оптимистический, – в соответствии с которым достаточно насилия над насильниками (экспроприации экспроприаторов), чтобы разом решить проблему. Нам надо медленно, шаг за шагом формировать такой образ жизни, в котором насилие становится выгодно все меньшему числу людей.

Закат Европы 2.0? XXI век глазами Ивана Крастева

Хотя новая книга болгарского политического аналитика Ивана Крастева «После Европы» (М.: Дело, 2018) относится не к числу толстых монографий по исторической социологии, а скорее, к числу оперативных публицистических заметок, сделанных на злобу дня, я включаю ее в эту книгу, поскольку автор совершенно справедливо обращает внимание на некоторые важные тенденции, которые именитые ученые старших поколений обычно упускают из виду.

Демократия как механизм исключения, а не вовлечения

На первый взгляд книга эта алармистская, что вызывает некоторое недоверие к ней, поскольку Европу уже со времен Освальда Шпенглера много раз хоронили, а она при объективном взгляде из России по-прежнему выглядит весьма соблазнительно. «Я из тех, – пишет Иван Крастев, – кто верит, что поезд дезинтеграции давно покинул центральный вокзал Брюсселя и на всех порах мчит к неразберихе на континенте и глобальной неопределенности» [Крастев 2018: 19]. Причем дело даже не в Качинских и Орбанах (о проблемах в нынешних Польше и Венгрии кто только не твердит!), а в самой сути европейской интеграции.

Если дезинтеграция все-таки произойдет, это случится не из-за бегства периферии, но из-за охваченного смутой центра (Германия, Франция) [Там же: 20].

А центр заколебался, по мнению Крастева, потому что «миграционный кризис кардинально изменил характер демократии на национальном уровне» [Там же: 23]. Таким образом получается, что «в век миграции демократия из инструмента вовлечения превратилась в механизм исключения» [Там же: 25].

Выглядит в подаче Крастева это все жутковато, но на самом деле автор совершенно прав в том, что миграция нынешних масштабов – это уже не частность, о которой можно мельком обмолвиться в примечаниях к серьезной книге, а одна из важнейших черт эпохи, которая трансформирует суть той демократической системы, к которой мы привыкли. Трансформация эта, правда, состоит не в гибели демократии, о чем твердят порой наши любители авторитаризма, а скорее, в переструктурировании тех сил, которые давно играют на европейской политической сцене.

«В истерзанном воображении европейских масс, – жестко констатирует Крастев, – иммиграция – это форма нашествия, когда чужаки наступают со всех сторон, а местным некуда бежать» [Там же: 41]. Многие возразят на это, что «нашествие» совсем не так страшно и, более того, иммиграция – это важнейшее условие обеспечения Европы рабочей силой в условиях, когда граждане европейских стран не очень-то хотят браться за многие непрестижные виды трудовой деятельности. Все верно. Однако в соответствии с так называемой теоремой Томаса, если широкие массы (правы они или не правы) считают, будто иммиграция представляет для них реальную угрозу, то и последствия этого страха окажутся вполне реальны. Европейцы будут «куста бояться», даже в том случае, когда поблизости никого из мигрантов не видно. Например, страхи Чехии, где никаких арабов практически нет, наглядно демонстрируют, что политикам придется принимать во внимание не столько реалии, сколько искаженное представление о них, которое возникает в головах под воздействием комплекса обстоятельств.

Глобалисты и нативисты