Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии

Купцы <…> были из числа тех немногих, кто часто использовал серебро, но даже они совершали большую часть своих сделок в кредит, а обычные люди, покупая пиво у трактирщиц или хозяев постоялых дворов, записывали его на свой счет и во время урожая возвращали долг ячменем или тем, что у них было под рукой. <…> Наше устоявшееся представление об истории денег перевернуто с ног на голову [Там же: 43].

И впрямь, если вслед за профессиональным антропологом попытаться представить себе реальную жизнь в деревне далекого прошлого, нетрудно понять, что, с одной стороны, там просто не было серебряных монет, а с другой – существовала высокая степень доверия между соседями: попробуй-ка не верни долг после сбора урожая! Монеты в отличие от записей долга нужны лишь при встрече с чужаками, то есть при торговле в городе или в международной торговле.

Гребер, конечно, прав, но с экономистами он воюет напрасно. Экономисты обычно мало интересуются историей, но зато обожают абстрактные схемы (иногда еще и математизированные). Обычно они не думают, как реально возникли деньги, а лишь показывают на простых примерах, для чего они нам нужны. При чтении «Долга» кажется, будто Гребер совершил переворот в науке, подорвав устои экономической теории, но на самом деле он, скорее, дополнил исторической иллюстрацией то, что говорят экономисты, предпочитающие не выходить за пределы современности.

Впрочем, подобные добавления имеют важные последствия, благодаря чему мы от научного трактата все же возвращаемся к идеологии. На основе своей теории первичности долга в сравнении с деньгами Гребер интерпретирует налоги, как долг, который взимает с людей государство за саму возможность нашего существования на его территории [Там же: 61]. В общем, выходит так, что мы платим стране, платим банкам, платим международным финансовым организациям, и лишь в атмосфере этого всеобщего побора существует рынок, который экономисты представляют оплотом свободы. «Это великая ловушка ХХ столетия, – отмечает Дэвид Гребер, – с одной стороны, есть логика рынка, где мы представляем себя индивидами, которые никому ничего не должны. С другой стороны, есть логика государства, в соответствии с которой мы все изначально несем бремя долга, но оплатить его не в состоянии. Нам постоянно говорят, что рынок и государство противоположны друг другу и что только в пространстве между ними у человека остается простор для действий. Но это ложное противопоставление. Государства создали рынки. Рынкам требуется государство» [Там же: 73]. Проще говоря, там, где либерал видит свободу, Гребер, поставивший долг впереди рынка, видит эксплуатацию. Свободу же он видит в коммунизме, но воспринимает его не как утопию, а как повседневность, как любую совместную деятельность людей, работающих над общим проектом и не опосредующих свое общение товарно-денежными отношениями [Там же: 94–102].

Мы свой, мы новый мир построим…

Автор «Долга» не скрывает, что он принимал активное участие в движении Occupy Wall Street, но отрицает, что использовал это движение для рекламы книги [Там же: 396]. Но в реальной жизни, конечно, невозможно отделить идеологию от практики, если за тем и другим стоит один человек. Пример феноменальной популярности «Капитала» Карла Маркса – книги, которую миллионы марксистов почитали, но, естественно, не читали из-за ее сложности и схоластичности, – показывает это. Таким образом, вряд ли можно отрицать, что «Долг» – это не только труд в области исторической социологии, но и идеология новых левых интеллектуалов.

В целом картина, нарисованная Гребером, выглядит примерно следующим образом.

Во-первых, вместо класса капиталистов, который в ортодоксальном марксизме, является классом эксплуататорским, появляется более узкая группа финансовых капиталистов – не только банкиров, по всей видимости, но всех разнообразных обитателей глобальной Wall Street: начиная с чиновников, работающих с госдолгом, и заканчивая экспертами МВФ, обосновывающими международные кредиты.

Во-вторых, вместо эксплуатируемых капиталистами пролетариев появляется огромное число рассерженных должников, желающих свой долг не отдавать. Еще в самом недавнем прошлом, пока потребительские кредиты для широких масс не приняли лавинообразной формы, этот «новый пролетариат» вряд ли мог порвать свои цепи. Но сегодня миллионы людей, заинтересованных в обнулении долгов, начинают представлять собой грозную силу.