Как я был Анной

Свою берёзу я нашёл ближе к Сосновому Бору. Отчаялся уже. Хотел даже берёзу какого-то Ивана обнять. А потом смотрю — стоит, «Павел» — написано. Тоненькая, ладная, внимательная. Два часа ей на жизнь жаловался. Возвратился окрылённым. Просветлённым возвратился-то! Ну, медицины нет, ну, воруют, ну, изоляция, ну, зарплата маленькая, ну, коммуналка, ну, Путина в пятнадцатый раз избрали, ну, сажают по пустякам, ну, журналистов поубивали, ну, ипотека, ну, десятину ввели. Бывает. Зато берёзки надписанные стоят. И моя стоит. Песня, до чего хороша!

Голуби

Иду по скверу — выразительные сосны, детская площадка, ни души. Небо плоское, ветер дует, чувствую себя расстроенным пианино. Тридцать три года исполнилось. К чему бы это? Глупые мысли в глупый день. Апатия. Вдруг — голуби. Очень много голубей. Что не характерно — летят на меня, кружат, задевают крыльями, издают нечеловеческие звуки. Я вжал голову в плечи, накрылся джинсовкой и заорал — идите вон, голуби! А голуби приземлились и побежали по мне. Я тоже побежал. От них. И так мне легко стало! Бегу и бегу. Дождь пошёл, ураган, а я бегу. Град грянул, дерево упало, катаклизм. А я бегу. Мимо аптеки, клуба, остановки. Мимо сына, водки, шприца. Мимо отца, деда, лучшего друга. Мимо тонконогих амбиций, денег, тщеславия, морга. Мимо всего на свете! Бог знает куда! Бегу и бегу. Казалось бы — голуби, а такой восторг. Устал, обернулся. Голуби не бегут. Остановились метрах в тридцати, шепчутся, посматривают колко. Голуби, кричу, почему вы за мной не бежите?! А голуби в ответ — нельзя нам дальше. Как это, спрашиваю, нельзя? Почему?

А голуби такие — потому что нет тебя больше, всё. Мы живые, а ты — нет. Сам посмотри: ни тени, ни рук, ничего. Посмотрел. Ничего. Заплакал горько. Тут один голубь чуток приблизился и говорит: ты не плачь, в день рождения часто такая хуйня бывает. Завтра утром проснёшься — и всё пройдёт. Правда, говорю? Нет, говорит. И ушёл.

Бердяев

Я всю неделю читал Бердяева. Я по батюшке славянофил, так-то. Хомякова вот на той неделе… Но Бердяева глубже. Моя матушка полюбила его с младых ногтей. За изящество и «текстуальное лавинообразование». С женщинами такое случается. Бердяев вообще вербализатор невербализируемого. Особенно чутко я уловил одну его идею. Если коротко, то это идея о спонтанных психических реакциях, то есть спонтанности как таковой. Быть спонтанным в противовес заданности и мировому детерминизму. В 34-м училище меня не вполне научили понимать такие идеи, но слово «спонтанность» я понял. Всю неделю я твердил внутрь себя: будь неожиданным, будь спонтанным не специально, а нечаянно, позволь свободе отрастить руки, удивляй, удивляйся, твори внезапность, проявляй неискусственную естественность, выходи за границы опыта.

Вчера вышел. Смотрю, а у входа в продуктовый «сапог» стоит. Кузов открыт. В кузове мешки с картошкой — сетки по тридцать килограммов. И никого. А я ведь всю неделю думал про спонтанность. Готовился к ней изо всех сил. Совершенно извёлся по поводу заданности своих психических реакций. Аппетит стал терять на третьей перемене блюд. Короче, схватил я мешок с картошкой и побежал. Куда побежал, зачем побежал — Бердяев знает. Бегу и прямо чувствую, как трещит по швам мировой детерминизм. На самом деле это сетка трещала. Дырявая попалась. Я не столько бежал с картошкой, сколько сеял её в асфальт.

Вдруг крики сзади. Обернулся. Погоня. Двое среднеазиатов сели на хвост. Бросил картошку (вот это у меня уже спонтанно получилось), припустил во всю прыть. А среднеазиты всё равно бегут. Забежал в подъезд. Постучал в первую попавшуюся дверь. Девушка лет тридцати открыла. В халате. Без кольца. Утомлённая жизнью. Пустите, говорю, я читал Бердяева близко к сердцу и теперь за мной погоня! Впустила. Зачем, почему — Бердяев знает. Через два часа ушёл. Если, говорю, сын будет — Колей назови. Хоть в Кламар уезжай, честное слово.

А на обратном пути я вот о чём подумал. Почему водку и сигареты продают по паспорту, а Бердяева просто так? Не разумнее ли продавать его и по паспорту, и по диплому о высшем образовании, чтобы Николай Александрович не творил в неподготовленных умах деятельную смуту? Да и других философов надо бы продавать с осторожностью. И не только философов. Почему тело можно кочевряжить с восемнадцати, а увлекаться философией — в любом возрасте? От среднеазиатов я ведь мог бы и не уйти.

Буханцевы