Как я был Анной

Татуированный наподдавал настолько по-зверски, что, клянусь, застонали липовые полки. Я достал веник из тазика. Татуированный достал веник из тазика. Мы двигались как легионеры. Его тело бугрилось мышцами, моё оплывало жиром. Я ничего не понимал, кроме одного — если я его пересижу, то отец меня простит. Если татуированный первым выйдет из парилки — я победил.

Я взмахнул веником, он взмахнул веником. Это было похоже на половецкую пляску смерти. Кто-то сунулся в парилку, но тут же отпрянул, получив по роже кулаком жара. Не знаю, сколько прошло времени. Помню, татуированный спросил — тебе не жарко? А я ответил — ноги мёрзнут. Помню, из полок повылезали гвозди. Помню, замигала лампочка. Помню, я взмахнул уже безлистным веником — и капли крови разлетелись по парилке. Помню, липовые доски свернулись ленточками. Помню, шапки стекли с наших голов на плечи. Помню, ковш завизжал по-бабьи и кинулся к выходу. Помню, я запел — о, вижу я отца своего, вижу я мать и сестёр с братьями, о, вижу я как наяву предков моих всех до единого, они призывают меня, зовут место моё занять рядом с ними, в чертогах Валгаллы, где вечно живут храбрецы!

Помню, в парилку зашёл отец и буркнул:

— Ладно, пошли уже! Горжусь я тобой, мёртвого задерёшь!

И мы пошли. Собственно, вот и всё, что я могу об этом рассказать.

Ната

Мою подружку Нату не брали на работу, потому что, глядя на нее, все думали, что она вот-вот забеременеет. Ната была аппетитной особой со множеством достоинств. Она не стеснялась своих достоинств. Не скажу, что Ната их выпячивала, скорее, она их просто сопровождала. Созерцателей это пугало. Представьте — смотрите вы на атласную грудь четвёртого размера, а тут голос какой-то сверху. Привет, там, или здравствуйте. А ноги? Длинные, смуглые, с икрами, в которые губами охота впиться. И опять голос. Многим мужчинам было очень обидно обнаружить за этаким великолепием личность.

Особенно обидно её было обнаруживать за попой. У Наты не попа — круп. Плюс — глаза влажные, большущие, как у газели африканской. И грива. Волосы то есть. Смоль. Крыло двухсотлетнего ворона. Зачем личность, когда такие волосы? Зачем говорение языком, если таким вот образом сложился женский организм?

А теперь представьте, что Ната не дура. Даже — умница. Более того, с весьма глубокими эстетическими воззрениями. Антониони, опера, Кундера… Дух захватывает, не правда ли? В одном только Нате не повезло — она выучилась на социолога.

Выучившись на эту легкомысленную профессию, Ната пошла наниматься на работу. Конечно, при своих пропорциях она могла бы с лёгкостью раздобыть богатенького мужа и не дуть в ус, которого у неё не было. Но ведь Антониони, опера, Кундера… Такое бесследно не проходит. Поэтому Ната рассматривала себя в русле честного труда и брака по любви.

С идеализмом в душе и других местах Ната стала таскаться по собеседованиям. Буквально повсюду её отвергали, как без пяти минут беременную особь.

Происходило это так.

— Вы замужем?

— Нет.

— Собираетесь?

— Нет.

Ироничная улыбка.

— Дети?

— Нет.

— Сколько?

— У меня нет детей.

— А когда собираетесь заводить?

— Я не собираюсь. Я даже не замужем!

Вторая ироничная улыбка.

— Прекрасно. Мы вам перезвоним.

Как вы понимаете, никто Нате не перезванивал. Её не взяли в школу, центр занятости населения, социологическое агентство и агентство рекламное. Ната озверела. Пренебрежение работодателей разбудило в ней демонов. Что делают разбуженные демоны? Правильно — резвятся. Ната зарезвилась своеобразно. Я виню в этом Антониони, оперу и Кундеру.

На пятое собеседование секретарём в аудиторскую фирму Ната пришла в воинственном настроении. За столом сидела женщина с поджатыми губами.

— Вы замужем?

— Нет.

— Собираетесь?

— Я люблю Полину, но не могу на ней жениться, потому что в России это запрещено.

Поджатые губы поджались так, что исчезли совсем.

— Кого вы любите?

— Полину.

— Кого-кого?

— Девушку по имени Полина. Что с вами?

— Ничего. Дети?

— Какие дети? Я лесбиянка.

— Чего?

— Я лесбиянка.

— А?

— Лес-би-ян-ка!

— Мы вам перезвоним.

Произведённый эффект так понравился Нате, что на шестое собеседование она пошла только ради него.

— Вы замужем?

— Нет.

— Собираетесь?

— Нет.

— Дети?

— У меня нет матки.

— Чего?

— Я попала в аварию, и мне удалили матку.

— Как это?

— Скальпелем.

— Чего?

— Скальпелем. Матку. Удалили.

— Мы вам перезвоним.

Седьмое (и последнее) собеседование началось в похожем ключе. Ната устраивалась администратором в «Ритуальные услуги».

— Вы замужем?

— Нет.

— Дети?

— Я чайлдфри.

— Кто?

— Не люблю детей. Накладно. Едят много. Шумные ещё такие. Всё время им чего-то надо. Хуже собак.

— Почему хуже?

— Собаку покупают, а этих надо рожать. Тело деформируется, растяжки. Грудь ртом измочалят. А в старости, знаете, как бывает?

— Как?

— Сдадут в дом престарелых, и всё. Ради квартиры, например. Да и живут они долго.

— Кто?

— Дети. Собака лет пятнадцать проживёт, и нет её. А дети могут лет семьдесят протянуть. Как люди почти.

— Полностью с вами согласен.

— Что?!

Я встал из-за стола и подошёл к Нате.

— Мы вас берём.

— Серьёзно?