Как я отыскал Ливингстона

Мне припомнились слова Ниары, торговца рабами и нахлебника великого шейха бин-Назиба: «ах, господин, господин вы увидите, что взяли с собой слишком много людей и вам придется возвратиться назад. Ваманиарцы злы, ваканонгезы очень злы, а вазаварезы злее всех. Вы пришли в эту страну в неудобное время — повсюду война». И действительно, это казалось совершенно справедливым, если судить по разговорам, которые велись вокруг костров. Можно было ожидать всеобщего дезертирования моих людей. Однако я уговаривал их не падать духом, обещая к завтрашнему дню достать им хлеба.

Тюк с лучшими товарами был снова развязан на другой день; из него отобрали четыре лучших куска сукна и два доти мерикани, и Бомбай снова отправился к султану, нагруженный комплиментами и вежливостью. Необходима была чрезвычайная осторожность с таким сердитым человеком, который притом был слишком могуществен, чтобы можно было раздражать его. Что если ему вздумается подражать страшному Мирамбо, королю Уиовега! Последствия моей щедрости вскоре обнаружились изобилием в нашем лагере всевозможных съестных припасов. Не прошло и часа, как появились целые ящики шороко, бобов, рису, мотамы, которые с полдюжину туземцев несли на своих головах; вскоре пришел сам Мтеми, сопровождаемый тридцатью мушкетерами и двадцатью копьеносцами посмотреть на первого белого человека, появившегося в его владениях. За этими воинами несли щедрые подарки, вполне равнявшиеся по ценности моим, и состоявшие из больших кадок с медом, домашних птиц, козлов и такого количества бобов и журавлиного горошку, какое достаточно было для продовольствия моих людей в продолжении четырех дней.

Я встретил султана у ворот моих и, низко поклонившись ему, пригласил его в свою палатку, убранную мною по этому случаю со всем великолепием, какое только было возможно. По полу был разостлан мой персидский ковер и медвежья шкура, а кусок совершенно нового малинового сукна покрывал мою кизанду или постель. Султан, высокий сильный человек и его свита были приглашены сесть. Они смотрели с таким удовольствием на меня, на мое лицо, на мое платье и на моя ружья, какое почти невозможно описать. Они сперва в течении нескольких секунд упорно таращили на меня глаза, потом взглядывали друг на друга и разражались неудержимым хохотом, сопровождаемым прищелкиванием пальцев. Они говорили на языке кионамвези и я приказал своему переводчику маганге выразить султану удовольствие, доставленное мне его посещением. После непродолжительного обмена комплиментов и громкого хохота моих гостей султан попросил меня показать ему свои ружья. Ружье Винчестера, производившее шестнадцать выстрелов зараз, вызвало тысячи лестных замечаний со стороны восхищенного султана, а маленькие смертоносные револьверы, красота и тонкость работы которых показалась им сверхъестественной, вызвали такой поток красноречия, что мне захотелось показать им еще что-нибудь. Двухствольное ружье, из которого я выстрелил большим зарядом, заставило их подпрыгнуть в притворном испуге и затем с хохотом снова усесться. По мере того, как восторг моих гостей увеличивался, они хватали друг друга за указательный палец и вертели и дергали его так, что он готов был выскочить из суставов. Объяснивши им различие между белым и арабом, я показал им свой ящик с аптечкой, и ряд красивых склянок вызвав тем новый припадок удивления. Они спросили, что это такое?

— Дово, т.е. лекарство, — отвечал я.

— О, о! — с восторгом шептали они.

Мне удалось уже приобрести их безграничное уважение, потому что превосходство мое над ученейшими из арабов, которых им приходилось видеть, было слишком очевидно.

— Дово, дово! — повторяли они.

— Вот, — сказал я откупоривая одну из бутылок со спиртом, кисунская помба (пиво белых). — Попробуйте! — при этом я подал им бутылку.

— Гачт, гачт, о гачт! какое крепкое пиво пьют белые. — О, как у меня горит в горле.

— Однако оно полезно, — сказал я. — Несколько глотков его подкрепляют и ободряют человека, но в большом количестве оно вредно и может даже причинить смерть.

— Дай мне немного, — скакал один из старшин. — И мне, и мне, и мне, — повторяли прочие, попробовавши моего напитка.