Как я отыскал Ливингстона

— Не помню, господин; должно быть, где-нибудь здесь.

Бедные! Один из них был наполовину разбит параличом, другой — полуслепой, сказал сэр Родерик Мурчисон, когда описывал прибытие Буртона и Спика в Танганике.

А я? Я так счастлив, что если бы был совершенно разбит параличом и ослеп, то в эту торжественную минуту взял бы свой одр и стал бы ходить; вся моя слепота прошла бы разом. Но к счастию я совершенно здоров; я не хворал и дня с того времени как покинул Унианиембэ. Как дорого заплатил бы Шау, чтобы быть теперь на моем месте? Кто счастливее — он, ведущий разгульную жизнь в Унианиембэ, или я — на вершине этой горы, радостно и гордо устремивший свои взоры на Танганику?

Мы сходим по западному склону горы, и взорам нашим представляется долина Лиуше. Около 11-ти часов утра мы достигли густого кустарника, растущего по обеим берегам помянутой реки; мы переходим вброд прозрачный ручей, выходим на противоположный берег, оставляем за собою кустарник и попадаем в сады Ваджиджи — чудо растительного богатства. Частности ускользают от моего беглого взгляда, так как я вполне нахожусь под влиянием моих собственных ощущений. Я замечаю только, что вокруг меня растут изящные пальмы и другие красивые растения и разбросаны небольшие селения, обнесенные непрочной тростниковой оградой.

Мы быстро идем вперед, желая предупредить преждевременные известия о нашем прибытии. У небольшого ручья мы останавливаемся на короткое время, потом всходим на какую-то обнаженную крутизну, последнюю из тысячи гор, которые нам выпало на долю переходить. Она одна мешает нам видеть озеро во всем его величии. Мы достигаем ее вершины, переправляемся на западный ее склон, и взорам нашим представляется внизу порт Уджиджи, одетый покрывалом из пальм и отдаленный от нас лишь на пятьсот ярдов. В эту торжественную минуту мы не думаем о сотнях пройденных нами миль, о сотнях холмов, лесов, кустарников и соляных равнин, переход через которые стоил нам столько трудов, о знойных лучах солнца, о всех перенесенных нами опасностях и затруднениях. Наконец, великий час настал! Наши мечты, надежды и предчувствия готовы осуществиться! Наши сердца и чувства сливаются с нашими взорами в то время, как мы старались отыскать глазами среди пальм хижину или дом, где живет белый человек с седою бородою, о котором мы слышали на Малагарази.

— Разверните флаги и зарядите ружья.

— «Ай Валлах, ай Валлах, бана!» — энергично отвечаю люди.

«Раз, два, три — пли!»

Залп из пяти ружей прогремел подобно салюту артиллерийской батареи: посмотрим, какое он произведет впечатление на лежащее внизу мирное селение.

— Теперь, кирангоци, поднимите флаг белого человека, а в арриергарде прикажите развернуть занзибарский флаг. А вы ребята, сомкнитесь плотнее и стреляйте до тех пор, пока мы не остановимся на рыночной площади или перед домом белого человека. Вы мне часто говорили, что желали бы попробовать рыбы Танганики — теперь мы можем попробовать ее. Вас ждут рыба, пиво и продолжительный отдых. Марш!

Прежде чем мы сделали сто ярдов, наши учащенные залпы произвели ожидаемое впечатление. Мы известили Уджиджи о нашем приближении, и население толпами поспешило к нам навстречу. По одному виду флагов жители догадались о прибытии каравана, но их несколько поставил в тупик американский флаг, который нес исполинского роста Асмани, улыбавшийся сегодня больше чем когда-либо. Впрочем, подойдя к нам на более близкое расстояние, жители припомнили, что подобный флаг они видали на доме американского консульства и на мачтах кораблей, стоявших в занзибарской гавани, и вскоре послышались приветственные крики, «Биндера Кисунгу! — флаг белого человека! Биндера Мерикани! — Американский флаг!» Нас окружили со всех сторон ваджиджи, ваниамвези, вангвана, варунди, вагугга, вамануйэма и арабы и почти оглушили нас криками: «Ямбо, ямбо, бана! Ямбо, бана! Ямбо, бана!» Каждый из моих людей удостоился особого приветствия.

Мы находились в расстоянии трехсот ярдов от селения Уджиджи, и вокруг меня толпилась густая толпа народа. Вдруг я слышу: кто-то приветствует меня по-английски.

— Good morning, sir! (Доброе утро, сэр)

Удивленный подобным приветствием, произнесенным из среды окружавшей меня толпы чернокожих, я быстро окинул взором толпу, ища приветствовавшего меня человека, и вижу его невдалеке от себя; лицо у него тоже было черного цвета, оживленное и радостное; на нем была надета длинная белая рубаха, а на его курчавой голове — тюрбан из американского холста.

— Что вы за человек? — спросил я.

— Я Сузи, слуга доктора Ливингстона, — отвечал он улыбаясь и показывая блестящий ряд зубов.

— Как! Ливингстон здесь?

— Да, сэр.

— В этом селении?

— Да, сэр.

— Вы говорите правду?

— Правду, правду, сэр. Я только что оставил его.

— Good morning, sir, — послышался другой голос.

— Ба! вы тоже слуга Ливингстона, — спросил я.,

— Да, сэр.

— Как вас звать?

— Чумах, сэр.

— Как! вы Чумах, друг Бекотани?

— Да, сэр.

— А доктор здоров?

— Не совсем, сэр.

— Где он был так долго?

— В Маниуэма.

— Ну, Сузи, бегите и предупредите доктора Ливингстона о моем прибытии.