Как я отыскал Ливингстона

— Хорошо, сэр. — И он пустился бежать со всех ног.

В это время мы находились в расстоянии двухсот ярдов от селения, а толпа становилась все многолюднее, так что затрудняла наше шествие. Арабы и вангвани старались пробиться сквозь толпу туземцев, желая поздороваться с нами, так как они считали нас почему-то особенно близкими к ним. Все сильно удивлялись, как мы пришли сюда из Унианиембэ.

Вскоре Сузи вернулся назад и спросил мою фамилию: он сказал Ливингстону о моем посещении, но когда последний с удивлением спросил, как меня зовут, то вопрос этот поставил Сузи в затруднительное положение.

Но во время его отсутствия до Ливингстона дошли слухи, что, действительно, в Уджиджи прибыл белый человек, приближение которого возвестили ружейные выстрелы и развевающиеся флаги; перед домом Ливингстона собрались арабские магнаты в Уджиджи — Магомет бин Сали, Саид бин Мираджи, Абид бин Сулейман, Магомет бин Хариб и другие; доктор покинул свою веранду, чтобы узнать в чем дело.

В это время авангард экспедиции остановился и Селим сказал мне: «я вижу доктора, сэр. О, какой он старик! У него белая борода». А я — чего бы я кажется не дал, чтобы очутиться на несколько минут в какой-либо пустыне, где, никем не замеченный, я мог бы излить свою радость какой-нибудь нелепой выходкой, вроде того как укусить себе руку, кувырнуться или хлопнуть бичом о дерево и тем дать исход волновавшим меня чувствам! Сердце мое сильно билось, но я должен был выражать на лице спокойствие и поддержать достоинство белого человека, являюшегося при столь чрезвычайных обстоятельствах.

В своих последующих поступках я и соображаюсь с тем, что люди привыкли называть чувством собственного достоинства. Я раздвинул толпу и прошел вперед, пока не приблизился к стоявшим полукругом арабам, впереди которых стоял белый человек с седою бородой. Медленно подходя к нему я заметил, что лицо его было бледно и истощено; на нем была голубого цвета фуражка с полинявшим золотым околышем, красная куртка и серые панталоны. Я хотел было ринуться к нему, но струсил в присутствии такой толпы — я хотел броситься в его объятия, но не знал как он, будучи англичанином, встретит мое приветствие; поэтому я последовал совету, внушенному мне трусостию и лживым стыдом — я спокойно подошел к нему, снял шляпу и сказал:

— Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь?

— Да, — отвечал он с ласковою улыбкою, слегка приподняв свою фуражку.

Я снова надел шляпу, он фуражку, и мы пожали друг другу руки. Затем я громко произнес!

— Благодарю Бога, доктор, что он позволил мне увидеть вас.

— Я очень рад встрече с вами здесь, — отвечал Ливингстон.

Я оборачиваюсь к арабам и снимаю шляпу в ответ на хоровое приветствие и ямбо; доктор называет их мне каждого по имени. Затем, не обращая внимания на толпу, не обращая внимания на людей, деливших со мною опасности, мы — Ливингстон и я — направляемся к его тембэ. Он указывает на веранду или скорее глиняный помост с широким навесом, предлагает мне сесть на место, устроенное им самим, а именно — соломенную циновку, покрытую козьей шкурой; другая шкура прибита к стене, чтобы предохранить спину от соприкосновения с холодной глиной. Я не решаюсь занять место, на которое он имеет гораздо более меня прав, но доктор стоит на своем, и я должен покориться.

Мы уселись — доктор и я — спиной к стене; арабы сели по нашу левую сторону. Перед нами стояло более тысячи любопытных туземцев, покрывших всю площадь и толковавших о прибытии в Уджиджи двух белых людей — одного из Маниуэма, с запада, другого из Унианиембэ, с востока. Начался разговор. О чем? я право не помню. Мы предлагали друг другу вопросы вроде следующих:

— Как вы пришли сюда? Где вы были все это время? — все думали, что вас нет в живых? — Так, кажется, начался разговор; но дальнейшую нить разговора я не могу в точности припомнить, потому что в то время я весь погрузился в изучение каждой черты этого удивительного человека, с которым я теперь сидел рядом в центральной Африке. Каждый волосок на его голове и бороде, каждая морщинка на его лице, его утомленный вид — все крайне интересовало меня с тех пор, как мне было сказано: «не щадите издержек, но отыщите Ливингстона!» Я слушал и в тоже время изучал этих немых свидетелей.

О, если бы вы были на моем месте, читатель, как бы красноречиво было бы ваше описание! Если бы только вы видели и слышали его в эту минуту! Я слышал все подробности из его уст, уст, которые никогда не лгут. Я не могу повторить сказанного им. Мое внимание было слишком поглощено его созерцанием, чтобы взять записную книжку и занести туда его рассказ. У него был такой богатый материал для беседы, что он начал с конца, забывая тот факт, что о нем не было никаких известий в течение пяти или шести лет. Его рассказ походил на какую-то волшебную сказку, в которой, однако, ничего не было вымышленного.