Как я отыскал Ливингстона

В расстоянии пяти часов пути от Угомбо горная цепь поворачивала к северо-востоку; мы же продолжали следовать к северо-западу, направляясь к высоким горам Мпуапуа. Налево от нас колоссальный Рубего поднимал до голубых облаков свою главу.

Теперь объяснилось, почему мы выбрали этот новый путь к Унианиембэ. Мы избегали таким образом узких проходов и крутых скатов Рубего и шли по широкой, гладкой равнине, несколько покатой к Угого.

На другой день мы прошли также пятнадцать миль по бесконечному, поросшему терновником джунглю. В расстоянии двух миль от нашей стоянки дорога шла по руслу маленькой реки, шириною в обыкновенную аллею, приведшему нас прямо к Мпуапуа, расположенному невдалеке от множества чистых, как хрусталь, ручейков.

На следующее утро мы почувствовали сильную усталость после продолжительного пути от Угомбо, и с нетерпением желали воспользоваться всеми неоцененными удовольствиями, предоставляемыми Мпуапвою караванам, только что выбравшимся из кишащей мухами страны васегуггов и вадоэ. Шейх Тани, умный, но простодушный старый араб, сидел под благотворной тенью густой мтамбской смоковницы и с самого своего прибытия, т.е. в продолжение двух дней, наслаждался свежим молоком, телятиной и вкусным бычачьим горбом; он вовсе не был расположен скоро променять такую счастливую жизнь на соленую и селитряную воду Маренго Мкали с его различными и многочисленными неудобствами. «Нет! — горячо восклицал он, — лучше прождите здесь два или три дня и дайте оправиться вашим измученным животным; соберите всех носильщиков, каких только можете, наполните свои утробы свежим молоком, бататами, говядиной, телятиной, маслом, медом, бобами, матамой, мавери и орехами, и тогда, клянусь Аллахом, мы дойдем до Угого, нигде не останавливаясь!»

Так как его предложение вполне согласовалось с моими желаниями относительно вкусных блюд, поименованных им, то ему недолго пришлось убеждать меня. «В Угого, продолжал он, много молока и меду, много хлеба, бобов и всего съедобного, и клянусь Аллахом, не пройдет и недели, как мы будем в Угого»!

От встреченных караванов я слышал такие благоприятные слухи об Угого и его богатствах, что оно казалось мне обетованной землей, и я с нетерпением ожидал возможности подкрепить свое истощенное тело одним из вкусных яств, которыми изобилует Угого; но когда я узнал, что и в Мпуапуе можно достать многие из этих прекрасных вещей, то почти все утро употребил на покупку их у тупых туземцев; когда же мне удалось наконец собрать яиц, молока, меду, телятины, масла, земляной матамы и бобов в количестве достаточном для хорошего обеда, тогда я в течение часов двух прилагал все свое кулинарное искусство, чтобы превратить эти сырые продукты во вкусные и питательные блюда, каких требовал такой разборчивый и голодный желудок как мой. Удачное пищеварение было доказательством успешности моих стараний. По окончании этого обильного событиями дня, я написал в своем дневнике следующие слова: «Слава Богу! После пятидесятисемидневного сидения на матамской похлебке и жесткой козлятине, мне удалось наконец удовольствие настоящим образом позавтракать и пообедать.»

В одной из многочисленных деревушек, расположенных на скатах Мпуапуы я оставил Фаркугара, пока он выздоровеет и будет в состоянии снова присоединиться в Унианиембэ.

Съестные припасы находились в изобилии и были столь разнообразны, что могли удовлетворить самому прихотливому вкусу; сверх того они продавались так дешево, как мы давно не встречали. Леуколь, старшина деревни, попечениям которого я поручил Фаркугара, маленький старичок с кроткими глазами и чрезвычайно приятным лицом, выговорил, чтобы я оставил одного из своих людей прислуживать ему и служить ему переводчиком. Я думал уже об этом новом неудобстве, но надеялся что Леуколь за некоторую прибавку согласится взять прислуживание на себя. Однако промежутка времени, протекшего между приездом Фаркугара и прибытием нашего каравана было совершенно достаточно, чтобы показать старшине полную невозможность удовлетворить требованиям такого человека как Фаркугар. Он продолжал из-за всякого пустяка звать кого-нибудь по-английски, а не на языке туземцев; когда же его не понимали, то он сперва жестоко бранился на родном английском языке, и потом, видя бесплодность своей брани, впадал в свирепое и упорное молчание. Ни за какие деньги Леуколь не соглашался взять за себя попечение о Фаркугаре без переводчика. Сожаление о том, что я взял в экспедицию такого человека как Фаркугар, нисколько не помогало делу: он, больной, находился во внутренности Африки; я обязан был позаботиться, чтобы он не был покинут. Поэтому я стал советоваться с Бомбаем, кого можно, с наименьшим неудобством для нас, оставить при Фаркугаре. К удивлению моему Бомбай сказал:

— О, господин, разве затем вы завели нас в Африку, чтобы бросить таким образом? Мы договаривались ехать с вами до Уджиджи, Укереве или Каира, а не оставаться на дороге. Если вы прикажете одному из солдат остаться, то он будет повиноваться; но как только вы уйдете, он убежит. Нет, нет, господин, так нельзя!