Как я отыскал Ливингстона

День, следовавший за переходом, был дневкою. Мы выбрали его для принесения дани Великому Султану Мвуми. Осторожный шейх Тани уже давно готовился к этой важной обязанности, забвение которой служило бы провозглашением войны. Гамед и Тани послали двух верных рабов, хорошо знакомых с капризами вагогских султанов, и отличавшихся притом проворным языком и пониманием истинного духа торговли между восточными народами. Они несли шесть доти различных материй, как первое предложение с нашей стороны: два доти от меня, два доти от шейха Тани и два доти шейха Гамеда. Рабы не возвращались целый час; наконец, истощивши все свое красноречие, они возвратились за прибавкою, что шейх Тани передал мне следующим образом:

— О, этот султан очень дурной человек; мусунгу, говорит он, важный человек; я считаю его султаном; мусунгу очень богат, потому что он уже отправил несколько караванов; мусунгу должен заплатить сорок доти, и арабы должны заплатить по двенадцать доти каждый, потому что у них богатые караваны. Вы напрасно говорите, что это один караван: к чему бы тогда столько значков и палаток? Ступайте и принесите мне шестьдесят доти; меньше я не возьму.

Услыхав это непомерное требование, я сказал шейху Тани, что если бы у меня было двадцать вассунгу, вооруженных магазинными ружьями системы Винчестера, то султану пришлось бы платить мне дань; но Тани стал умолять меня быть осторожнее, из опасения, что дерзкие слова могут раздражить султана, и он потребует вдвое больше, на что он весьма способен; «если же вы предпочтете войну, сказал он, то все носильщики убегут от вас и покинут вас и ваши материи на произвол вагогцев». Я поспешил успокоить его опасения, сказав в его присутствии Бомбаю, что, предвидя подобные требования со стороны вагогцев, я отложил сто двадцать доти полотна, поэтому нисколько не считаю себя обиженным тем, что султан требует у меня сорок доти. Затем я приказал ему развязать тюк с полотном и отобрать для султана те из них, какие укажет шейх Тани.

Шейх Тани, надев шляпу глубокомыслия и посоветовавшись с Гамедом и верными рабами, сказал что если я заплачу султану двенадцать доти, из коих три должны быть лучшего улиагского сукна, то султан быть может примет нашу дань — если при этом «верным» удастся убедить султана в том, что у мусунгу нет ничего кроме машивы (бота), который, ни к чему не может пригодиться ему. Мусунгу согласился с этим предложением, найдя его разумным.

Рабы отправились, унося на этот раз тридцать доти и наши пожелания всякого успеха. Через час они вернулись с пустыми руками, но все-таки безуспешно. Султан требовал от мусунгу еще шести доти мерикани и фунт бубу, от арабов же еще двенадцать доти. В третий раз рабы отправились к султану, неся с собою шесть доти мерикани и фунт бубу от меня и десять доти от арабов. Они снова вернулись к нам с следующим ответом: «доти мусунгу были коротки, а полотно арабов дурного качества, поэтому мусунгу должен прислать еще три доти настоящих размеров, а арабы еще пять доти каники полотна». Я тотчас отмерил свои три доти самым длинным локтем — по Кигогской мере — и отослал их с Бомбаем, но арабы в отчаянии объявили, что разорятся, если станут удовлетворять таким непомерным требованиям, и вместо пяти доти послали только два, с просьбою удовольствоваться полученной мугонго, т.е. данью, и не требовать больше. Но султан, по-видимому, вовсе не был расположен обращать внимание на подобные просьбы и потребовал, чтобы ему прислали три доти, из коих две должны быть улиагского полотна, а одна Китамби барсати, которые и были отправлены ему с проклятием шейхом Гамедом и с глубоким вздохом шейхом Тани.

Со всем тем султанство в Угого должно быть весьма выгодною, не говоря уже о приятности, синекурою до тех пор, пока султану придется иметь дело с одними робкими арабскими купцами, не осмеливающимися проявить самые слабые признаки самостоятельности и сопротивления из страха быть оштрафованными еще большею данью. В один день от нас султан получил сорок семь доти, что составляет 49 1/2 ф. с. — весьма порядочный доход для мгогского старшины.

27 мая мы весело отряхнули прах Мвуми с ног своих и направились к западу. Пятеро из моих ослов умерли прошедшею ночью от действия воды Маренджа Мкали. Прежде чем покинуть Мвуми, я пошел взглянуть на их трупы, но увидел, что гиены оставили от них одни кости, на которых сидели целые стаи белошеих воронов.

Проходя через многочисленные деревни, окруженные полями, сплошь засеянными рисом, и считая жителей, собиравшихся кучками, чтобы поглазеть на мусунгу, я впервые перестал удивляться вымогательствам вагогцев. Очевидно, им стоило только протянуть руку, чтобы завладеть всеми богатствами каравана, однако они не делали этого; и я стал лучшего мнения о народе, который, зная свою силу, не пользуется ею, о народе настолько развитом, чтобы понять, что им выгодно давать свободный проезд караванам, не трогая их на пути.