Как я тебя потеряла

– Не думаю. Только потом. Я помню все, о чем вы говорили – я хотела, чтобы кто-то его забрал, чувствовала себя виноватой, потому что не могла добиться любви собственного сына, глупой, толстой, неадекватной, ленивой… Я чувствовала все это, но не помню, чтобы хотела его смерти. Хотеть, чтобы он никогда не родился, – это ведь не то же самое, что желать ему смерти, правда?

«Или нет?»

Глава 17

Посылка размером с коробку для обуви обернута коричневой бумагой. Мое сердцебиение учащается, грудь сжимает, а к лицу приливает кровь.

Я разрываюсь. Мне одновременно хочется и побыстрее сорвать бумагу – так быстро, как только мои пальцы способны это сделать, и бросить ее в огонь и наблюдать, как она горит. Я не делаю ни то, ни другое. Вместо этого иду в кухню и ставлю чайник.

Однажды мама сказала мне – происходящее становится понятнее после того, как выпьешь чашку чая, и это относится ко всему. Если не ошибаюсь, тогда я страдала от разбитого сердца: один из парней, с которым я встречалась до знакомства с Марком, изменил мне с девушкой на год старше. Грудь у нее была больше моей, и она ее всячески демонстрировала. Я рада, что мамы сейчас нет рядом, и она не видит, что есть проблемы, которые чашкой чая не решишь, как и «остановкой для поцелуя».

Когда я была маленькой (помню, это началось с пяти или шести лет, но папа говорил, что гораздо раньше), мы с мамой любили вместе съезжать по лестнице на попах. И я то и дело говорила ей: «Остановимся для поцелуя». Мы замирали, целовались и ехали дальше. Если мы куда-то торопились, мама быстро несла меня на руках вниз, потом смотрела на меня, изображая ужас. «Мы забыли остановиться для поцелуя!» – восклицала она и покрывала мое лицо поцелуями, по одному за каждую ступеньку. Я смеялась, вертелась и пыталась (не очень сильно) сбежать.

Меня всегда поражало то, как сильно мои родители отличались от родителей моих друзей. Мои мама и папа обычно целовали друг друга, расставаясь утром, держались за руки, когда мы ходили в парк, а я висела на другой маминой руке, раскачивая ее взад и вперед. Папа приносил домой цветы, даже не совершив никакого проступка, а мама вставала, чтобы приготовить папе бутерброды, которые он брал на работу. Как мне казалось, посреди ночи!

Я сообщила маме о нашем с Марком решении завести ребенка в тот день, когда мы вместе с ней сидели в саду и просматривали воскресные газеты. Она улыбнулась и сказала: «Очень вовремя, дорогая». И только значительно позднее я выяснила, что она тогда уже знала про болезнь, которая лишит ее жизни.

Мы пытались два года перед тем, как признать, что у нас что-то не так, и отправиться к врачу. К тому времени мама прошла уже два курса лечения, и казалось, что все идет хорошо. Она по три раза в день выходила в сад к своим помидорам, ездила со мной по магазинам, чтобы купить пару новых платьев, которые собиралась взять с собой в путешествие. Папа повез ее в Италию в те выходные, когда я отправилась в больницу для забора яйцеклеток. Через три месяца я была беременна, а еще через месяц после этого мы оказались в том же кабинете, и врач сообщил, что состояние мамы ухудшилось.

Она боролась за жизнь сильнее, чем раньше, но в тот раз я знала: нашего ребенка мама уже не увидит. Единственное, что успокаивает меня сейчас, – мысль о том, что ей не пришлось пережить его смерть. С другой стороны, отец пережил утрату единственной жены, единственного внука и единственной дочери, и все это произошло в течение какой-то пары лет.

Папа сидел в зале суда на протяжении всего процесса. В первый день я допустила ошибку – попыталась найти его глазами. Как только я увидела отца между моим братом и его женой, он поднял глаза и заметил, что я на него неотрывно смотрю. Он сидел, сжав челюсти, и заставлял себя не плакать, не показывать, как сильно он расстроен. На мгновение я представила, как он сбегает по ступенькам с галереи [24], сгребает меня в объятия и отказывается уходить, пока меня не отпустят домой. Тогда он впервые в жизни не смог решить мою проблему, не смог сделать так, чтобы мне стало лучше. Я не могла смотреть на него на протяжении всего судебного процесса, длившегося четыре недели. До тех пор, пока присяжные не зачитали свое решение: виновна. Когда они вернулись после совещания в зал суда, все представители прессы смотрели на меня и моего мужа, а я смотрела на отца. Когда я видела его в последний раз, он рыдал как ребенок.

Быстро осматриваю коридор – посылка все еще там, на столе, где я ее оставила. Стою и тупо смотрю на нее, пытаясь добраться до содержимого с помощью силы мысли, расшифровать, что именно мне прислали. Но тут внезапно раздается стук в дверь, и я вскрикиваю.

– Сьюзан?

Это Ник. Даже после всего случившегося при звуке его голоса я чувствую невероятное облегчение, которое растекается по всему телу. Быстро иду к двери, опять не обращая внимания на посылку, и открываю ее.

– С тобой все в порядке? – спрашивает он. Я киваю на стол и вижу, как меняется выражение его лица – происходит понимание.

Я сразу же догадываюсь о ходе его мыслей.