Как я тебя потеряла

– Я знаю, что ты думаешь, – заявляю я ему. – Время выбрано просто идеально, и я сама ее туда положила. Но я этого не делала.

Не знаю, почему мне так отчаянно хочется, чтобы он мне поверил. Может, если поверит он, то и я сама смогу поверить в происходящее.

– Ты не знаешь, о чем я думаю, – заявляет он.

У меня появляется ощущение, будто он сам не знает, что думает. Поэтому я продолжаю:

– Ты считаешь, я сама ее туда поставила после вчерашнего, чтобы ты снова воспринимал меня серьезно. Я этого не делала. Час назад ее сюда принесла Кэрол. Она пришла, мы поговорили. Можешь ей позвонить и проверить. Давай. – Я прокручиваю контакты в своем телефоне. Номер Кэрол я сохранила. – Позвони ей.

Ник не обращает внимания на мою несвязную болтовню. Он даже не спрашивает, кто такая Кэрол.

– Ты ее не открывала?

Глупый вопрос, он же видит, что она обернута бумагой. С трудом сдерживая сарказм, я просто качаю головой.

– Перчатки у тебя есть? – спрашивает Ник.

На мгновение я думаю, что он замерз, но затем понимаю – ему нужны перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев на коробке. Слава богу, я не достала свои теплые шерстяные варежки.

– У меня есть пачка виниловых в ванной, – говорю и чувствую, что нужно объяснить, зачем они мне, и добавляю: – Унитаз чистить.

Ник похож на следователя, приехавшего на место преступления, когда натягивает перчатки и протягивает вторую пару мне. Он берет посылку, относит в кухню и ставит на стол. Затем берет нож и вводит лезвие под заворот коричневой бумаги. Проклятье, он на самом деле собирается ее открыть. Я задерживаю дыхание, словно то, что находится внутри, не сможет причинить мне вреда, если не дышать. Крышка открывается, и я выдыхаю.

– Это расческа, – тупо констатирую я и вынимаю из коробки маленькую голубую расческу. На ней много волос, но не волосиков младенца, какие были у моего сына, а волос более старшего ребенка. Я никогда в жизни не видела эту расческу.

– А это что? – Ник извлекает из коробки сложенный кусок ткани. – Он для тебя что-то значит?

Мне не нужно забирать его из рук Ника, чтобы понять, что это. Это детское одеяльце, сшитое вручную в период беременности будущей мамы и с любовью подаренное маленькому мальчику в день его рождения. Я сшила его из кусочков моего собственного детского одеяльца и квадратиков, голубого и светло-зеленого, клетчатой ткани. Есть там и кусочек, по которому маршируют игрушечные солдатики. Я его нашла в магазине, торгующем подержанными вещами и отдающем выручку на благотворительность в Девоне. Это были последние выходные перед рождением Дилана. Еще есть бежевый квадратик в белую точку, оставшийся от ткани, из которой были сшиты занавески в детскую. Есть шерстяной кусок с жирафом и слоном. По краям – голубой сатин, который было так трудно пришивать, что я чуть не отказалась от этой идеи. Мне хотелось выкинуть ленту в мусорку! Такое одеяльце существует в единственном экземпляре, и отрицать это невозможно. И только один в мире человек знал, где это одеяльце.

Мой мозг работает с удвоенной силой, эмоции зашкаливают. Это он прислал? Он знает про фотографию? Он и ее прислал? Я знаю, что мне нужно ему позвонить, потребовать ответа: в какие игры он играет, черт возьми? Почему он это прислал сюда? Но я не могу себя заставить. По крайней мере, теперь я знаю правду: Дилан мертв, и был мертв четыре года, как все и говорили мне, как слышали присяжные во время судебного процесса.

Значит, испытания для меня закончились? Теперь мне требуется только склеить расколовшиеся куски моей жизни и попытаться забыть – а уж в этом я профи.

Я не произнесла ни слова после того, как Ник достал одеяльце из коробки. Отдать ему должное, он на меня не давит, просто ждет, пока мой мозг переработает увиденное. Слова застревают в горле. Я не хочу произносить их вслух.

– Одеяльце Дилана, – удается прошептать мне. Я тяну время. Ник – умный парень, он уже сам об этом догадался. – Я сама сшила его. – Еще одна пауза. – Вещи Дилана были отданы в какую-то благотворительную организацию, только те, что он никогда не носил. Но именно его вещи были отправлены на хранение. Я не ждала, что Марк станет их хранить в нашем доме, поэтому обратилась к человеку, которому доверяла. Человеку, который, как я знала, меня не подведет.

– К кому?

Ник говорит мягко, но в его голосе слышится напряжение. Он понимает, что это откровение может приблизить нас к завершению дела, и он сможет вернуться к своей обычной жизни. Но я не хочу, чтобы все заканчивалось, и не просто из-за того, кем это устроено, и не из-за того, что отрицаю смерть моего сына, а потому, что для меня невыносимы мои мысли. Хотя я не могу притворяться, будто не знаю, кто это, и отвечаю сильным голосом – насколько это возможно.

– Мой отец, – говорю я Нику и делаю глубокие вдохи, чтобы не расплакаться. – Я отдала одеяльце папе.

Глава 18

Джек: 18 октября 1987 года