Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля...

Не обращая более внимания на горожан, замолкавших при их приближении, они добрались до княжьего двора, где и узнали, отчего опаска уста запечатывала. Князь строго-настрого повелел в тайне случившееся держать, ан на всяк роток не накинешь платок. Кто-то слово обронил, кто-то два, и вот уже всему Киеву известна оказия с богатырем степным, мало того, во всех подробностях, - еще и с прибавлениями...

Крепко Тугоркан в болотину влетел. Окатило его жижей смрадною, облепило травой ядовито-зеленою, был человек - стал чудище. Самому выбраться никак - стоит пошевелиться, только глубже проседает, с коня не слезть, ухватиться не за что, разве и остается, что на языке своем чудном выговаривать да на помощь звать. Оно, конечно, соромно, богатырю - и на помощь кликать, ан в болотине тухлой живота лишиться - тоже невесть какой подвиг.

А охоте каково, которая на зов подоспела? Торчит кочка зеленая посреди жижи мутной, и ругается самым непотребным образом. То есть слов-то не понятно, что ругается, зато по смыслу вполне даже очевидно. Толмач так перетолмачил, что будто князя кочка винит. Слуги его, мол, нарочно зверя, особым образом обученного, через дорогу выпустили, чтобы дело вот эдаким вот образом повернулось. Грозится. Мол, как только выберется, тут-то всем и несдобровать. Ну, князя тоже за живое взяло. Не стал напраслину терпеть. Пусть, говорит, коли несдобровать, там и остается, даром что гость. По дури своей в беде оказался, а другим пеняет. Глаза потерял, как за зверем погнался. Лаются это они через толмача, и того не видят, как остальные за животы ухватились. Потому - вылезли на кочку неподалеку от степняка две лягвы, и ну одна на другую голосить. Князь с Тугорканом голосят, и эти заливаются. И так это потешно у них выходит, будто передразнивают. Только кто кого - не понятно.

Сколько там прошло - видит степняк, у него уже конь утопать начал. Тут уж не до злобствования. Разом присмирел. Накидали ему веревок, всем миром, можно сказать, тянули. Хоть и намаялись здорово, и кое-кто из гридней, пока тащили, в ту же топь угодил, а все-таки добыли. В грязи весь, в траве, в живности всякой, - болотник, а не человек. Куда такому в палаты? На Почайну подались, так он в воду вперся и стоит, ждет, пока с него водой всю гадость не смоет. Смыть-то смыло, ан дух остался. Они смерть как мыться не любят, степняки-то. От них конем верст за десять прет...

Ну, это Алешка и сам приметить успел, возле дверей стоя. Как ветерком с окна в сторону двери через стол повеет, так ровно не княжеские палаты, - хлев сторожишь. И закопошилось тут у него в голове что-то, пока не совсем ясное, сызнова созорничать, коли супостат непонятливым окажется, коли в толк не возьмет, что засиделся он в Киеве гостем незваным. Потому, наверное, закопошилось, что задумка его хоть и удалась, ан не совсем. Наложил князь запрет строгий на разговоры досужие о приключившемся, что, мол, кто попусту болтать будет, тому язык без надобности. И так вышло: шушукаются люди промеж себя тихонечко, посмеиваются в избах, за печь спрятавшись, а чтоб в открытую - себе дороже. Позорище же, оно только тогда силу имеет, коли в открытую, да в полный голос...

Прошло несколько дней, а в палатах княжеских ничего не поменялось. Тугоркан, ровно и не было ничего, жрет-пьет за пятерых, похваляется за десятерых. Так и высматривает, кто бы хоть словом, хоть взглядом выказал ему непочтение свое, тут-то он себя во всей красе и выкажет. В бараний рог согнет, в порошок сотрет, на одну ладонь посадит, другой прихлопнет - только мокрое место и останется. Ан дурных-то нема, голову подставлять. Даже богатыри княжеские, и те - одно название. Удаль - хорошо, только ведь и осторожность не помешает. Зачем в берлогу медвежью лезть, коли совладать со зверем никакой надежды нет?

И так это Алешке гадко становится, не описать. Он, как сменят его, сразу к Хорту бежит. Невмоготу ему в палатах княжеских, душно. Не так ему служба мнилась, когда вместо подвигов богатырских за столами пиршественными доглядывать приходится.

Сидят они с Хортом как-то на крылечке, тоскливо Алешке, хоть волком вой. Костерит почем зря Тугоркана: и чтоб ему сквозь землю провалиться, и чтоб его подняло да шлепнуло, и чтоб...

- ...баба обдериха за себя сосватала, - добродушно пробормотал Хорт.

Осекся Алешка на полуслове.

- Эт-то еще что за зверь такой? - спрашивает.

- Обдериха-то?.. В малолетстве меня пугали. В бане, мол, живет. Коли не так себя в ейных владениях поведешь, - обдерет. Ну, или запарить может, или угару напустить...

- Погоди, погоди, - Алешка аж привстал. - Это баенник, что ли?

- Как хочешь назови. У нас все больше обдерихой кликали... Мальцу - какая разница, кого бояться?

- Не веришь, значит, в баенника?

- Пока мал был - верил. А нонче тому верю, чего сам видел.

- Эк, хватил... Чего видел... Я, вон, до поры Тугоркана не видел... И что ж теперь, пока не видел, так его и не было?

- Так ведь пока не видел - не было, - расхохотался Хорт. - Вы ж с ним один в один в Киев заявились.