Как художники придумали поп-музыку, а поп-музыка стала искусством

Если бы The Guardian не «изобличила» K Foundation как «нынешнюю исполнительскую маску Билла Драммонда и Джимми Коти, старых обожателей поп-шутовства» (то есть как глупых, ищущих внимания поп-звезд), к их дерзкому социально-художественному заявлению отнеслись бы куда серьезнее. На деле же то, что они устроили, было воспринято многими лишь как незамысловатая перепевка чужих художественных высказываний, в частности «Зон нематериальной живописной чувствительности» (1959–1962) Ива Кляйна, продававшего именуемую так пустоту за золото, половину которого полагалось немедленно выбросить в Сену, или «Башни власти» (1985) Криса Бёрдена – инсталляции из золотых слитков стоимостью в два миллиона долларов по нынешнему курсу. В то же время не иначе как благодаря известности бывших поп-звезд миллионы обычных людей узнали – и задумались – об «идиотском» сожжении миллиона фунтов стерлингов.

Сейчас, спустя два десятилетия после превращения того миллиона в дым, Драммонду и Коти – уже и впрямь почти старцам – не так просто оправдать свой жест. Совершая его, они не видели необходимости в пояснениях, и неопределенность замысла добавила акции обаяния. Затем оба завязали с популярной музыкой и занялись искусством. Драммонд ездит по фестивалям, финансируемым государством, с листами инструкций для исполнения пьес в духе «Флюксуса», составляющих его нынешний хоровой проект «17». Он настолько отошел от музыкального бизнеса, что выпускать записи этих пьес запрещает, хотя представить, как они могли бы звучать, не слишком сложно. Для него принципиально важно, чтобы это было социальное творчество, в каком-то смысле верное исходному принципу рейва: толпа должна быть и автором, и содержанием искусства. И в этом Драммонд, несомненно, художник: «17» – его произведение в той же мере, в какой The Velvet Underground были произведением Энди Уорхола.

Недавно Драммонд сказал, что когда-то продал душу рок-н-роллу; это напоминает недоумение, с которым Грин Гартсайд с какого-то момента начал относиться к замысловатым попыткам отличиться, в которых прошла его юношеская поп-карьера. В сегодняшних зрелых работах их обоих нет и следа былой сценической иронии. Вероятно, последняя проверка арт-рокера на верность своему кредо такова: если вы не сожалеете о своих ранних концептуальных вывертах, значит, вы сделали что-то не так. Снова вспомним Кена Кэмпбелла: браться и правда стоит лишь за невозможное.

* * *

«Всё, чем он занимался, казалось невозможным», – говорит Тим Бауэ ри о своем сыне Ли, который рос в австралийском городке Саншайн. «В конце концов, разве не самые нелепые вещи мы больше всего любим? – позже допытывался Ли у друга. – И чем глупее, тем лучше».

Финальный всплеск подлинно британского арт-попа с его творческим эксгибиционизмом и «вседозволенностью» обставил именно он, австралиец Ли Бауэри, – последний ярко мерцающий уголек на пепелище английского андеграунда, затеплившийся благодаря деятельному оптимизму предыдущего поколения австралийских иммигрантов-провокаторов.

Заимствуя понемногу от моды, искусства, перформанса, кричащего кэмпа, сортирного юмора, Бенни Хилла, декоративной мишуры и поп-музыки, дендизм Бауэри давал на выходе своего рода визуальную и социальную истерию. Но, в отличие от большинства творивших вокруг, ему удавалось работать, не прибегая к тяжеловесной ультрасовременности, излишне специфичным отсылкам к истории культуры или постмодернистской иронии. Обойдясь без всего этого, он явил публике индивидуальный и не привязанный к конкретному времени образ – призрачное чудовище из подсознания, химеру, созданную не то Эдвардом Лиром, не то Льюисом Кэрроллом и перенесшуюся во вдохновленную глэмом клубную культуру.

Переехав в 1980 году в Лондон, Бауэри составил для себя список целей из четырех пунктов:

1. Похудеть.

2. Узнать всё.

3. Заняться музыкой, модой и сочинительством.

4. Краситься каждый день.

На первую цель он быстро махнул рукой, а вот третью вскоре осуществил, влившись в соревновательный эксгибиционизм ночной жизни Лондона эпохи новой романтики, известной ему благодаря журналу i-D, который он читал еще в бытность студентом факультета моды Королевского технологического института Мельбурна. К 1993 году, когда Бауэри основал собственную группу Minty, он уже больше десяти лет представлял себя щеголем наоборот, то есть приверженцем гротескной альтернативной моды, а его метод несколько раз подвергся усовершенствованиям.