Как любить животных в мире, который создал человек

Принцип охоты на оленей заключается в том, что надо не просто попасть, а убить. Этим она резко отличается от охоты на птиц, где допустимо любое попадание: «подранков», вероятно, принесут собаки, или они отлетят и будут мучиться в другом месте. Ни один уважающий себя охотник на оленей не обрадуется, если раненое животное убежит в лес и будет обречено на долгую болезненную смерть. Цель – это круг в десять сантиметров на груди животного. Поэтому нам надо, чтобы олень развернулся «правильным бортом» – подставил хорошую позицию. Если мунтжак сейчас это сделает и я выстрелю метко, боль должна быть очень короткой. Однако олень остается в папоротниках, просто коричневой тенью в прицеле, а потом с шелестом уходит, так и не заподозрив опасности.

После этого не происходит ничего. Олени не появляются. Мы с Томом тихо сидим на вышке. Нас соединяет только некий дух старинной мужественности: может, то же самое чувствовали отцы и сыновья, когда отдыхали в 1950-х. Проходит полчаса, затем еще полчаса, а момент убийства и не думает приближаться. Если бы это была бойня, мы бы обанкротились. Тело охватывает холод, и я думаю больше о том, чтобы не уснуть и не подстрелить самого себя.

В конце концов вдали появляется олениха. Я поднимаю ружье, и ее грудь оказывается в перекрестье прицела. В этот момент у меня гораздо меньше эмоций, чем мне казалось. Но зверь так далеко, что гарантий нет. Он удаляется в лес, и я чувствую укол разочарования. «Будь она метров на пятьдесят поближе, можно было бы попробовать», – говорит Том.

Холод кусает, небо темнеет. Проходит почти два часа, и Том наконец теряет терпение. «Давай закругляться, а то станет совсем темно». Он винит холод, дождь и ветер, который, по его словам, кружит, попадает в ноздри оленям и не дает им спокойно пастись. Я киваю.

Он везет меня обратно в офис, где я вручаю пачку банкнот. Полдня ходьбы плюс инструктаж – £180. Многовато за удовольствие замерзнуть в деревянном ящике.

Попрощавшись с Томом, я никак не могу заказать такси до станции и бреду по загородной дороге в свете луны. За мной в кустах шуршит олень. Он гораздо ближе, чем те, которых я видел в прицел ружья.

В пабе я заговариваю с местным жителем. Он признается, что ненавидит охотиться на животных и ненавидит пафосных ребят, которые этим занимаются. «Они ужасные люди. Некоторые из них», – говорит он. В его словах есть доля истины: в Британии охота связана с социальным положением. Точнее, это вопрос владения – господства над землей и живущими на ней людьми. Можно провести линию, которая соединит средневековых королей, закрывавших леса с оленями для простолюдинов, с теми, кто сегодня охотится в крупных поместьях.

Я понял, что мне было бы несложно привыкнуть к оружию и возможности убить. В роли охотника больше всего мешало чувство, что на самом деле я чужой в поместье Cornbury Park, что это не мой круг общения. Другими словами, животные тут были вообще ни при чем. Когда я сосредоточился на животных, я увидел охоту без этого исторического багажа и без инстаграмного фильтра и понял, что она может выполнять свою функцию – контролировать популяцию дичи.

* * *

Почему охота кажется аморальной? Ни один человек, который любит животных, не должен смаковать страдания и смерть. Он не должен наслаждаться и уменьшением изобилия животных. Можно с большой долей уверенности сказать, что охота сыграла значительную роль в истреблении крупных млекопитающих, например мегатериев – гигантских ленивцев размером с современного слона – в конце последнего ледникового периода. Эти создания были такими колоссальными, такими фантастическими, что мне и сейчас трудно поверить, что люди когда-то жили рядом с ними.

Чем больше дисбаланс между охотниками и животными, тем, кажется, труднее оправдывать охоту. В XIX веке оружие стало гораздо более совершенным, а популяции животных рухнули. В Северной Америке охотники отправили на тот свет целые виды. Миллионы бизонов были сведены к нескольким сотням. За век были доведены до вымирания странствующие голуби – когда-то самая распространенная птица на континенте. Их были миллиарды, и они были способны, по свидетельству Генри Дэвида Торо, целиком проглатывать желуди. Из-за бесконтрольной охоты их не стало: последняя птица умерла в зоопарке Цинциннати в 1914 году.