Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Не я придумала, что любому виду искусства нужны иерархия и авторитеты, как бы пафосно это ни звучало. И больше всего эти авторитеты нужны поэзии. Есть на эту тему стихотворение «Последний поэт» у Баратынского. Смысл его в том, что, когда поэт остался один и принялся воспевать красоты окружающей среды, без должной иерархии у него все пошло прахом. В конце концов поэт решил совершить единственный поэтический жест – пойти и утопиться, но даже вода его не приняла.

Сейчас ни для кого уже не секрет, что с нашей попсой произошло что-то плохое, и попса загнулась. Произошло это вследствие крушения иерархии, когда за деньги на сцену стали выпускать певичек типа Салтыковой. Хотя, скажем, я еще помню, сто лет назад было крутое шоу «Акулы пера», где в роли экспертов сидели не такие же певички, а профессиональные музыкальные журналисты. И, скажем, малоизвестный критик Сергей Соседов еще мог позволить себе сказать очень популярной Салтыковой, что у нее нет голоса, и даже назвать шваброй, что было грубо, но справедливо.

Сейчас попытки уничтожить поэзию происходят куда более беззастенчиво.

Помню, как несколько лет назад в Риге проводили концерты русских поэтов. Билеты на представительницу китча Веру Полозкову стоили чуть ли не вдвое дороже билета на концерт тогда еще живого Евтушенко и в полтора раза дороже Дмитрия Быкова. Получается, Вера Полозкова – поэт, а остальные… как в том хармсовском анекдоте, и отныне это решает непонятно кто или фактор продаж.

По иронии судьбы с началом нового шоу о стихах «Журнальный зал» перестал обновляться – а это было особое место в Интернете, где появлялись толстожурнальные публикации. Сейчас, наверное, уже бессмысленно говорить, что публикация в толстом журнале считалась признанием профессионального сообщества, а толстожурнальные авторы были некими хранителями эталона.

Дмитрий Воденников О «плохих» стихах Лидии Чуковской и поступке женщины с раком четвертой стадии

Однажды Чуковской передали мнение Межирова о ее стихах. «В них нету звука».

Чуковская не обиделась.

«Я – не поэт, это правда», – записала она в дневнике. Потом и в даре прозаика себе отказала. «Я – что-то другое, по-видимому, к искусству отношения не имеющее»[73].

Среди людей, гордящихся своим словом (и по праву), быть таким человеком – доблесть и сложность. Еще большая сложность – сказать про себя же: «На плохого читателя, т. е. читателя не специалиста, мои стихи всегда имели действие и будут иметь. Если бы сейчас я выпустила книжку стихов в Самиздате – она имела бы успех и распространение среди людей, плохо разбирающихся в поэзии».

И все равно их писала.

Это как инициация. Однажды ее пройдя – ты навсегда останешься воином или охотником. Пусть даже плохим.

Как мы навсегда останемся школьниками, хотя пора уже в гроб ложиться. Мы все помним это: ряды голов и плеч, мы в большом зале или перед школой, в сентябрьском первом дне, первая школьная линейка, где-то на возвышении директор, как правило, директриса (как богиня).

Так мы навсегда останемся пишущими – даже если перестанем писать.

Чуковская не могла перестать писать стихи, даже зная, что все их считают плохими.

…Всегда со мной
Моя бессонница, моя тревога,
Мой труд – и дом и вечная дорога,
Сквозь шумный мир, смиренный тишиной
Мир отпустил, мир отступил немного,
И есть и нет. Тень ветра у порога.
Иль смутный «чижик пыжик» за стеной.

Этот «чижик пыжик» почти Ходасевич. А само стихотворение помечено 1960 годом.

Уйти от этого – от бессонницы, тревоги и труда – не удастся. Это как в армии. Или, не дай бог, как в тюрьме. Стихи и есть армия и тюрьма. Добровольный ритуал.

Раскачивающийся ритм, вечный «чижик пыжик», обряд. Который если и не должен ввести человека в транс (хотя и это должен: сам поэт туда впадает, рифмуя – ой с – ой), то все равно показать: вот он, твой переход на следующую ступень. Стихи – это всегда следующая ступень, даже если вдруг оказывается, что ступеньки стали складываться и ползут под металлические неострые зубья: выяснилось, ты ехал на эскалаторе.

Неслучайно стихи многие люди читают занудным голосом. Так и жрецы читают свои мантры. Стихи – это магия. Даже если это магия волшебника-неудачника.

…Недавно я прочел где-то в Сети историю. В американском маленьком городке до сих пор живет немолодая женщина. Ей где-то под шестьдесят, дети давно выросли, с мужем она разошлась, и вот на одном дежурном обследовании врач определяет у нее неожиданный рак четвертой степени. В принципе, можно было попробовать химию, но надежд на хороший исход мало, остался один год. (Даже собирается консилиум – и все равно объявляют: четвертая стадия.)

И тогда женщина совершает странное.