Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России

С одной стороны, сама эта уступка обошлась казне в немалую по тем временам сумму в двадцать два миллиарда рублей. А с другой стороны, согласившись на повышение зарплаты шахтерам, правительство уже очень скоро получило цепную реакцию выступлений в других отраслях, включая бюджетников. Удовлетворение этих требований не могло не подстегивать инфляцию. К лету череда вырванных у правительства уступок набрала критическую массу, вынуждая все чаще прибегать к печатному станку для покрытия взятых финансовых обязательств.

Возможности нашего сопротивления этому давлению снизу были весьма ограниченны. Как сказал тогда в одном из своих интервью Гайдар: «Проявлять несгибаемую твердость можно только в двух случаях: либо при избытке силы, либо при слабости ума. Первого у нас нет, как, надеюсь, нет и второго». Прогибаясь под нажимом социальных требований и соглашаясь на раздачу денег, которых просто не было в казне, мы вынуждены были ломать свою стратегию финансовой стабилизации. К маю 1992 года мы столкнулись с тем, что навязанные нам финансовые обязательства лишь на треть могли быть покрыты за счет реальных источников доходов бюджета.

Впоследствии я много думал о том, могла ли наша команда проявить в то время бо́льшую жесткость, с большей твердостью отстаивать принципы провозглашенной ею финансовой политики. Скажу честно, у меня нет окончательного ответа на этот вопрос. Крайне трудно определить, где проходит грань между экономической и политической необходимостью, где соображения экономического характера должны отступить перед прагматизмом политических решений. Те компромиссы, на которые мы были вынуждены пойти, приспосабливая ход реформ к существующим в стране социально-политическим условиям, действительно нанесли ущерб нашему курсу, отодвинули достижение поставленных целей. Уступки в экономической политике, сделанные в угоду политической конъюнктуре, безусловно, притормозили реформы. Однако благодаря этим тактическим жертвам был сохранен шанс на продолжение рыночных реформ вообще. Без них нельзя было бы одержать верх в той острейшей политической борьбе, которая захлестнула новые российские власти.

Здесь хотелось бы сказать о глубоком различии мотивов, лежавших в основе так называемых популярных решений, принимавшихся, с одной стороны, исполнительной властью, а с другой – многими представителями законодательной власти.

Уступки, которые делали мы, были продиктованы необходимостью снять социальное и политическое напряжение. Сознавая все сложности и последствия этих уступок, экономическую порочность некоторых политических компромиссов, мы в то же время понимали, что существует некий предел социального напряжения, который можно допустить. Но если для нас такие внешне популистские действия были отчасти просто элементом социальной политики, а отчасти средством выпустить пар, то представительная власть, требуя уступок от правительства, напротив, подчас стремилась при этом усилить социальную напряженность, поднять давление этого пара и в результате в принципе изменить экономическую политику. Словом, помимо естественных политических ограничителей, с которыми нам приходилось считаться в своих экономических решениях, на пути реформы возникали к тому же и искусственные барьеры, совершенно сознательно возводимые ее противниками из числа консервативно настроенных политиков.

Вообще, отношения правительства с законодательной властью – одна из наиболее драматических страниц в политической жизни того времени. Противоборство с Верховным Советом попортило нам немало крови. Часть депутатов с самого начала восприняли в штыки идею реформ. Другие же перешли в оппозицию к политике реформ уже после того, как она начала осуществляться. Не зная реального положения вещей в конце 1991 года, не сумев или не захотев понять логику действий правительства и просто испугавшись первых негативных результатов и возможного острого недовольства населения, они быстро трансформировались из сторонников неких абстрактных реформ, поддержавших Ельцина на V съезде народных депутатов, в откровенных противников происходящих перемен. В результате Верховный Совет постепенно начал занимать все более конфронтационную позицию. При этом критика политики реформ стала для некоторых депутатов и целых политических движений способом своеобразного политического самоутверждения и борьбы за власть. Говоря по правде, и с нашей стороны тогда не было предпринято каких-либо существенных шагов по налаживанию широкого диалога с Верховным Советом, за исключением наших активных сторонников. Я, конечно, далеко не уверен, что такой диалог принес бы серьезные результаты, но попытаться построить его, найти какие-то формы постоянного взаимодействия с депутатами следовало.